У. Г. Кришнамурти - Ошибка просветления

В:Могу я вернуть вам этот вопрос? Что такое, повашему, нормальный человек?

У. Г.:Для меня нет такого понятия, как нормальный человек. Когда я смотрю на так называемых душевнобольных, я сомневаюсь, они ли больны, или те, кто их лечит. Я на днях рассказывал анекдот. Один парень в психушке говорит: «Я Иисус Христос». Его друг, сосед по палате, говорит: «Я знаю, что ты не он». «Откуда, черт возьми, ты знаешь?» – говорит первый парень. Другой отвечает: «Я Вечный Отец. Я тебя создал. Я бы тебя узнал». (смех) Так же и здесь, когда я вижу всех этих людей, которые сидят тут и говорят: «Ахам Брахмасми» (я есть Брахман). Что за чушь? Но я ничего не имею против.

В:Вы бы не задали такой вопрос о себе: «Нормальный ли я?»

У. Г.:Нет, я не спрашиваю. Иногда единственное, что я читаю, – это журнал «Таймс» – видишь, я читаю всю эту ерунду. Почему я его читаю? Я живу в этом мире, и я бы хотел знать, что происходит в этом мире. Почему бы нет? Все остальные книги говорят мне, как улучшить себя, как изменить себя, как быть тамто, как быть темто. Я не хочу быть чемто другим, кем я не являюсь, поэтому меня не интересуют все эти книги. Некоторые люди спрашивают, почему я читаю криминальное чтиво. Потому что там много действия. Если я иду смотреть фильм, я смотрю фильмы про ковбоев. Понимаете, там много действия. Если я смотрю телевизор, я смотрю только рекламу.

В:На вас влияет то, что вы смотрите?

У. Г.:Это также влияет на тебя какимто образом – ты часть этого мира – он влияет на тебя. Ты не вовлечен, но ты затронут. Есть разница между тем, чтобы вовлекаться и позволять себе быть затронутым. Все окна открыты: не важно, то или это, может прийти что угодно.

У нас очень странные идеи в религиозной сфере – истязать это тело, спать на гвоздях, контролировать, отказываться от какихто вещей – всевозможные странности. Зачем? Зачем отказываться от чегото? Я не знаю. Какая разница между человеком, идущим в бар за кружкой пива, и человеком, идущим в храм и повторяющим имя Рамы? Я не вижу большой разницы. Возможно, здесь это антисоциально; на Западе это не считается антисоциальным; здесь мы считаем так. Это все виды побега, ухода от реальности. Я не против побега, но, убегаешь ты по той улице или по этой, побег остается побегом. Ты бежишь от самого себя.

То, что ты делаешь или не делаешь, не играет никакой роли. Твоя практика святости, твоя практика добродетели – это ценно для общества, но не имеет никакого отношения к этому.

В:Конечно, мы живем в обществе; но что касается этого – просветления, реализации или как вы это называете…

У. Г.:Как бы ты это ни назвал – это твое слово.

В:.… оно никак с этим не связано?

У. Г.:Оно абсолютно никак с этим не связано. Я даже иногда дохожу до того, что говорю, будто это возможно для насильника, убийцы, для вора, для каторжника, для шулера – это может случиться! Чтобы выделить это; не то чтобы я…

В:Но это случалось?

У. Г.:Это может случиться, да. Я не знаю, может быть. Это никак не связано: моральные правила поведения не имеют какого бы то ни было отношения к этому. Не то чтобы такой человек был аморален – он не может быть аморален – для него это невозможно, понимаешь, невозможно .

В:Его поведение автоматически подстраивается под моральный кодекс, превалирующий в обществе?

У. Г.:Его поведение, вероятно, до какойто степени попадает в рамки морального и религиозного кодекса. Но он представляет собой опасность. То, что я говорю, является угрозой тебе, каким ты себя знаешь и ощущаешь. Это угроза для тебя .

В:Каким образом?

У. Г.:Ты не можешь принять это. Как ты можешь это принять?

В:Но если это приходит автоматически, как может идти речь о вас как опасности? Вы не можете никому предложить способ достижения этого.

У. Г.:Именно по этой причине я говорю, что эта индивидуальность не может быть полезна обществу. Она – редкая птица, редкое растение – поместите ее в клетку, в музей, и смотрите на нее – она нечто другое, понимаете.

В:Но никогда не опасная?

У. Г.:Тем более, понимаешь, потому что она не вписывается в эти рамки.

В:Люди говорят, что выживание человечества будет под угрозой уже в течение века.

У. Г.:Ты веришь в это? Этот (вид) прожил много столетий, и он найдет какойнибудь способ выжить. Я считаю так: мы научимся жить вместе не из любви, не из чувства всеобщего братства, не изза всего этого, но из страха уничтожения себя. Ты никого не можешь ранить, не поранив себя – не психологически, а физически, – только осознав это, мы научимся жить вместе. Пока каждый ищет своей собственной безопасности, всеобщей безопасности быть не может. Мы говорим о «разрядке» в международном отношении, но она должна распространиться до уровня индивидуальных отношений. Только тогда это возможно; не этими разговорами о «всеобщем братстве», «единстве жизни», «единой жизни» – вся эта ерунда не помогла и не поможет. Только страх заставит нас жить вместе в мире, нравится нам это или нет. Ты можешь взять револьвер и заставить самого сильного в мире человека танцевать для тебя – это факт. Это какимто образом выживет; вы не позволите всему взлететь на воздух. Только сумасброд, безумец может взять себе в голову, что пришло время всем нам взорваться.

Человек выживал столетиями, и теперь мы все вдруг заговорили о «ценностях» и подобной ерунде. Для чего? Это не помогло жить в гармонии и мире. Мы создали эту моральную проблему, видишь ли. У растений и животных нет никакой религиозной проблемы; человек создал эту религиозную проблему.

Понимаешь, у этого нет абсолютно никакого социального содержания, и я не могу думать ни о каком коллективном действии. Так что этот индивид подобен чемуто, выброшенному Природой, и не важно, признает ли это ктото или нет. Этот человек не может быть ничем полезен этому обществу. Когда они подумают, что я угроза для их существования, они естественно ликвидируют меня. Я не против. Если общество ликвидирует меня, то, что здесь останется, мне не важно. Во мне нет миссионерского рвения и никакого желания спасать человечество. Кто дал мне полномочия спасать человечество? Человеческий род существовал столетиями, и он будет продолжаться. Я не участвую в «святом бизнесе»; я пою свою собственную песню. Если ктото приходит, я говорю; если никто не приходит, я иду на прогулку или смотрю на птиц, смотрю на деревья – столько всего происходит. Но я не выхожу, чтобы выступать с трибуны, – я не создан для этого. Я простой человек – я не хочу излишне усложнять вещи. Понимаешь, моя позиция очень простая. Я всегда к вашим услугам. У меня нет личной жизни, которую я могу назвать своей собственной. Кто угодно может прийти ко мне в любое время. Я вижу их и говорю: «Доброе утро, что я могу для вас сделать?» – это все, что я могу сделать; мне нечего дать; это все.