Сергей Гордеев - Контакты с другими мирами

Солдат много, и они совершенно не представляют, что делают. Им кажется все происходящее развлечением. Раскосый идет, а я отступаю. Катя кричит: «Крыша кончается». Отступать уже некуда. Снизу поднимается матрос в тельняшке, высокого роста, с озлобленным лицом, на котором сверкают большие глаза. Матрос хватает меня за плечи, отстраняет в сторону и говорит сильным, но дрожащим от злости голосом: «Спокойно, сейчас разберемся! А с крыши всегда успеешь спрыгнуть». Шагает к раскосому, бьет его в грудь и говорит: «А ну, вон отсюда!» После чего раскосый немедленно спрыгивает в провал между вагонами. Матрос идет по крыше, подходит к какому-то солдату, поднимает его за шиворот и кричит: «Ты что, контра, делаешь, рабоче-крестьянскую власть и армию позоришь?»

Солдат ругается, пытается ударить матроса, но тот выхватывает наган и стреляет ему в лицо. Падая, солдат соскальзывает с крыши и летит на насыпь. Начинается митинг. На крышах остаются одни женщины и несколько мешочников мужчин. Митинг продолжался минут пятнадцать, но паровоз стал подавать гудки. Солдаты забрались в вагоны, наскоро похоронив расстрелянного. Матрос, подойдя к нам, сказал: «Пошли, девушки, в вагон, там спокойней доедете».

Относились к нам очень хорошо в вагоне, кормили и поили. Матрос, его звали Георгий Николаевич Туликов, был комиссар полка. Саша рассказывала ему, малознакомому человеку, о нас, о вере, об университете и о том, как мы надеялись на помощь Матери Божией и святого Георгия, находясь на крыше. Георгий задумчиво слушал нас, ни разу не осудив и не выразив насмешки.

Два или три раза поезд встречали заградительные отряды, пытаясь снять сидевших на крыше женщин и зайти в вагоны. Но, встреченные вооруженной охраной поезда, с руганью и угрозами отходили. Довезли нас до Подольска. Дальше эшелон не шел. Георгий и его спутники посадили нас в пригородный поезд, и мы благополучно доехали до Москвы.

Прощаясь, мы благодарили Георгия и тех из военных, кто ехал в вагоне. На прощание Георгий сказал: «Может быть, мы и встретимся, жизнь-то переплетенная».

Прошло более 20 лет, шел военный, 1943 год. Тогда я работала хирургом в военном госпитале. Госпиталь был офицерский, раненых привозили много. Привезли без сознания одного полковника. Смотрю, а на его кровати табличка висит, как у всех. А на ней: «Георгий Николаевич Туликов»… Расстались мы с Георгием большими друзьями.

По рассказу священника Д. Булгаковского «Из области таинственного» СПб. 1895 г.

В молодости Александр Пушкин не отличался особенною религиозностью, а в лицее даже называл себя атеистом. Однажды, уже будучи в совершенных летах, он сидел и беседовал с графом Ланским, причем оба подвергали религию самым едким и колким насмешкам. Вдруг к ним в комнату вошел молодой человек, которого Пушкин принял за знакомого Ланского. А Ланской подумал, что это знакомый Пушкина. Подсев к ним, незнакомец начал с ними разговор и мгновенно обезоружил их своими доводами в пользу религии. Они не знали даже, что сказать, и, как пристыженные дети, молчали. Потом наконец объявили гостю, что совершенно переменили свои мнения о вере.

Тогда незнакомец встал и, попрощавшись, вышел. Некоторое время друзья не могли опомниться и молчали. Наконец разговорились, и тут выяснилось, что ни тот, ни другой не знают, кто это был. Они позвали прислугу. Слуги заявили, что никто в комнату не входил. Пушкин и Ланской не могли не признать в приходе своего гостя чего-то сверхъестественного, тем более что гость при своем появлении внушил к себе страх, обезоруживший их. С этого времени оба писателя гораздо осторожнее высказывали свои суждения о религии. А Пушкин в своем творчестве еще больше обратился к духовной поэзии.

В дневнике А. С. Пушкина записан случай, когда взбесившаяся мебель произвела переполох в дворянской среде. Вот его слова: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать. Дело пошло по начальству. Князь В. Долгорукий нарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом случае идут разные толки».

Однако после молебна бесовщина все-таки прекратилась. Иногда бесы не сразу уступают. Известно, что бесноватые, когда их отчитывают, тоже кричат и беснуются до тех пор, пока не избавятся от бесов.

По материалам журнала «Русская Старина», 1875 г.

Года за полтора до кончины Алексея Петровича Ермолова (героя войны 1812 года, который умер в 1861 году), я приехал в Москву для свидания с ним. Прогостив у него несколько дней, я уже собирался в обратный путь к месту моего служения. Прощаясь, я не смог удержаться от слез при мысли, что, вероятно, мне уже не придется его еще раз увидеть в живых, так как в то время он был очень стар, а я не целый год не имел возможности снова вернуться в Москву. Заметив мои слезы, Алексей Петрович сказал:

– Полно, я еще не умру до твоего возвращения сюда.

– В смерти и жизни Бог волен, – ответил тогда я ему.

– А я тебе положительно говорю, что умру не через год, а позднее…

На мое изумление, даже страх – в себе ли он? – Ермолов отвечал:

– Я тебе сейчас докажу, что я еще не сошел с ума и не брежу.

С этими словами он повел меня в кабинет, вынул из запертого ящика исписанный лист бумаги и поднес его к моим глазам:

– Чьей рукой писано? – спросил он меня.

– Вашей.

– Читай.

Это было нечто вроде послужного списка Алексея Петровича, начиная с чина подполковника. С точным указанием времени, когда произошел каждый мало-мальски замечательный случай из его жизни. Он следил за моим чтением, и, когда я уже подходил к концу листа, он закрыл рукой последние строчки.

– Этого читать тебе не следует, – сказал он, – тут обозначен год, месяц и день моей смерти. Все, что ты прочитал здесь, написано вперед и сбылось до мельчайших подробностей. Вот как это случилось: «Когда я был еще в чине подполковника, меня командировали для производства следствия в уездный город Т. Там мне пришлось много работать. Квартира моя состояла из двух комнат. В первой помещались находившиеся при мне писарь и денщик. Во второй жил я. Войти в мою комнату можно было не иначе как через первую. Однажды ночью я сидел за своим письменным столом и писал. Окончив, откинулся на спинку кресла и задумался. Поднимаю глаза, а передо мной какой-то неизвестный человек, судя по одежде – мещанин. Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал: "Возьми лист бумаги, перо и пиши". Я безусловно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием какой-то неотразимой силы. Тогда он мне продиктовал все, что должно случиться в течение моей жизни, кончая днем смерти. С последним словом он исчез.