Дарья Сивашенкова - Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы

Ладно. Все вспомнишь утром.

Христос отвечает ему очень коротко, словно закрывает тему. Он больше не обличает — бесполезно. Оплеухами можно привести в себя обеспамятевшего, но не вусмерть пьяного вином греха. Пьяного пощечинами разве что раззадоришь.

Иисус говорит ему: ты сказал (Мф. 26: 25).

И не говорит ему больше ничего.

Но еще один жест Он обратит к нему. Самый последний, седьмой, уже без всякой угрозы и попытки обличить — одна чистая любовь будет в этом жесте, последний раз протянутая рука, свидетельство той веры в нас, которой может верить только Господь.

Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту (Ин. 13: 23–26).

Еще раз напомню, что, обличая предателя, Иисус говорит и делает так, что до конца Его может понять только Иуда. Остальные ученики не понимают, о чем идет речь, и, как свидетельствует Лука, от испуганных «Не я ли, Господи?» очень быстро переходят к привычным спорам: «Кто будет большим в Его Царствии». Иисус, открывая Иоанну имя предателя, вовсе не говорит ему, что тот выдаст Его на смерть. Этого Он так никому и не скажет.

Существует устойчивая традиция считать этот поданный Христом кусок хлеба — поданным Иуде Причастием. По всей видимости, это основано на не очень удачно переведенном выражении у Иоанна Златоуста в толковании на стих о Причастии у Матфея:

«О, как велико ослепление предателя! Приобщаясь тайн, он оставался таким же и, наслаждаясь страшною трапезою, не изменялся. Это показывает Иоанн, когда говорит, что после этого вошел в него сатана не потому, что пренебрегал телом Господним, но издеваясь над бесстыдством предателя» [49].

Святитель явно имеет в виду, что Иуда, причастившись, и не подумал образумиться, он практически полностью соединен волей с сатаной, и, соответственно, Причастие никак не помешало сатане немногим позднее войти в него послевзятого от Христа куска хлеба. «После» — не значит «вследствие», это известная логическая ошибка, « Post hoc ergo propter hoc »; но в сознании немалого количества людей не только одно стало закономерным следствием другого, но еще и превратилось в поданное к погибели Причастие, вместе с которым в человека входит сатана.

Скажем буквально два слова о том, почему это богохульное предположение представляется совершенно неверным.

Во-первых, это прямое противоречие словам Христа: Из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого (Ин. 18: 9). Ибо Причастие, возымевшее такие последствия, было бы исключительно в погубление, Христос не мог бы об этом не знать, и тогда надо было не причащать вовсе.

Во-вторых, это бы означало, что Иуда на Вечере причащается дважды: один раз — вместе со всеми учениками, глотнув вина из Чаши и взяв из рук Христа чистый хлеб, второй — вот этим странным чином.

Уж не говорю о том, что всерьез считать, что от любого, самого недостойного Причастия в человека может войти сатана, попросту невозможно, ибо какое согласие между Христом и Велиаром? (2 Кор. 6: 15) Как принятие Плоти и Крови может открыть дорогу сатане?

Да, у нас есть слова апостола Павла о том, что те, кто недостойно вкушают Тело и Кровь Господа, болеют и умирают.

Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает (1 Кор. 11: 29, 30). Это довольно серьезное предупреждение. Но, во-первых, речь идет совсем о другой ситуации, о сознательном и самовольном причащении во грехе — а Иуда попросту не понимает, чтоон принимает от Христа с хлебом и Чашей. Не он причащается, Христос его причащает. Во-вторых, причина болезни и смерти недостойно причащающихся отнюдь не вошедший сатана, а изнеможение и истощение тела и души нераскаянного грешника от противостояния с живым Богом в Причастии.

Нет, это не Причастие. Причастие уже было — но оно не только не смягчило сердце предателя, но, напротив, толкнуло его на дерзость. А этот жест — вкладывание в руку куска обмокнутого в традиционный пасхальный соус хлеба — последнее свидетельство дружбы и близости. И, конечно, последний, самый последний шанс на покаяние, которого Иуда не лишается даже после дерзости, потому что грубость Иисус может пропустить мимо ушей. Слишком высока и безмерно ценна в Его глазах ставка: душа друга.

Чтобы вложить Иуде в руку этот хлеб, нужно повернуться к нему, протянуть этот кусок — уже ему и только ему. Это не общий разговор, как с Причастием, на них никто не смотрит, кроме Иоанна, но и тот не понимает, о чем речь. Нужно взглянуть ему в глаза, возможно, впервые за Вечерю.

Сейчас Он сосредоточен на нем полностью. И это уже не реплики в воздух, это прямое обращение.

Взглянуть в глаза, вложить хлеб в руку. Вот весь Я к тебе, ты все слышал, Я сказал все и даже самое страшное. Еще можно все переиграть. Ну же!..

Не хлеб добивает его. Хлеб из Его рук Иуда уже брал. Этот взгляд глаза в глаза, окончательно отброшенные намеки, прямой молчаливый вопрос, перед которым нужно или немедленно покаяться, или закрыться уже навсегда. И даже не просто вопрос — прощение, протянутое раньше, чем ты соизволишь его попросить. «Я разделяю с тобой хлеб, как всегда делил, потому что грех в Моих глазах ничто, если ты раскаешься». Даже сейчас.

Но Иуда уже предал себя сатане, согласился с его замыслом, убил Христа в своих мыслях, обрек Его на смерть своими словами — и нет для него во Христе ничего, ради чего стоило бы вернуться назад. Дьявол, сопрягший с ним свою волю, теперь хочет его целиком, безраздельно, и хочет забрать именно сейчас, именно в этот миг, когда Господь смотрит, зовет и ничего не может поделать. Явить Христу Его полное бессилие перед человеческой гибелью — что может быть дьяволу слаще?

На любовь Иисуса сердце Иуды откликается сильнейшей ненавистью, которую он не может — и не хочет — скрыть. Все в Учителе ему ненавистно: и взгляд, и протянутая с хлебом рука, коснувшаяся его ладони, вложившая ему этот кусок, и Его тепло, Его дыхание. И это окончательно подчиняет его сатане. Иуда сам распахивает ему дверь, добровольно и под взглядом Христа. Все равно что покончить с собой у Него на глазах.

Сатана попросту убивает его. Одним ударом.

И после сего куска вошел в него сатана (Ин. 13: 27).

Тут его накрывает такая невыносимая, поистине нечеловеческая ненависть, он сам становится такой воплощенной ненавистью, что еще минута — и сам о себе все откроет, потому что уже перестает соображать, что делает. Окончательно перестает. Наверное, это отражается на лице. В глазах.