Дарья Сивашенкова - Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы

Тут уже не с кем и не о чем говорить. Все, что можно сделать — не дать ему публично во всем признаться, потому что в таком осатанении не сработает даже инстинкт самосохранения. И Христос отдает ему приказ, короткий и резкий:

Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее (Ин. 13: 27).

Даже сейчас Он говорит так, чтобы никто, кроме Иуды, не понял!

Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему (Ин. 13: 28).

Как же Он его бережет! Кругом оградил его…

Но Его не смеют ослушаться ни Иуда, ни сатана, потому что это уже приказ от Господа, а не просьба покаяться и вернуться от друга. И обращено это «пошел вон» не к другу, а к тому, кем он от этой минуты стал: оболочкой, исполненной сатанинского желания и сатанинской воли. Оболочкой, в которой не осталось ничего человеческого, кроме последних судорожных трепыханий удовольствия от совершаемого греха.

Сатану на Тайную Вечерю никто не приглашал, и Хозяин изгоняет его вон, во тьму внешнюю.

Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь (Ин. 13: 30).

Тьма — во тьму.

Вот, кстати, еще один довод против того, чтобы считать поданный кусок Причастием. Как ни рассматривай эту сцену, невозможно представить, чтобы, получив от Христа хлеб, Иуда бы его съел. Да он бы проглотить ничего не смог. Он безотчетно сжимает его в кулаке, коротко обменивается с Христом взглядами — Иисус, прочитав в его глазах страшное, выставляет его — и выходит вон.

Какое там «съел»! Хлопнула дверь, хлеб полетел в одну сторону, Иуда пошел в другую.

Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: купи, что нам нужно к празднику, или чтобы дал что-нибудь нищим (Ин. 13: 28, 29).

Словно две было Вечери: одна — с разыгравшейся страшной драмой, другая — на которой спокойно пили, ели и обсуждали всевозможные земные дела, даже не заметив случившуюся трагедию. Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим (Лк. 22: 24). И только Он, сидящий среди спорящих апостолов и только что видевший духовное самоубийство друга, одновременно присутствует на обеих.

И, когда Иуда выходит, Иисус заговаривает, и говорит поначалу будто бы Сам с Собой, только через несколько предложений обращаясь к ученикам:

Когда он вышел, Иисус сказал: ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его (Ин. 13: 31–32).

Значение имени Иуды — Иехуда — «хвала Божия», «прославленный» [50], как эпитет Бога. Случайно ли Иисус, бесподобно владеющий словом, пять разповторяет «прославился» тотчас после его ухода?

А затем — сразу о любви:

Дети! недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13: 33–35).

Он ничего не скажет про Иуду. Помянет его со скорбью лишь один-единственный раз, в Своей первосвященнической молитве:

Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание (Ин. 17: 12).

Это уже не вразумляющая затрещина, а печальная реальность.

Окончательно соединившись волей с дьяволом, Иуда больше не может ничего изменить. Это состоявшаяся духовная гибель. Сатана не допустит в нем даже мысли о раскаянии и погонит в Гефсиманский сад, довести дело богохульства до конца, но Иуда и не подумает дернуться с крючка. Его вполне все устраивает. Воля не подавлена силой, а добровольно сопряжена с сатанинской, и перевесить этот выбор уже ничто, ни извне, ни изнутри, не может.

Это дикая пародия на добровольное всецелое подчинение человеческой воли Иисуса воле Отца.

Осталась самая малость — слиться еще и совершенным грехом, довершив кощунственное подражание: соединиться природами неслиянно и нераздельно, чтобы перед Иудой навечно распахнулась бездна жути. Его воли в этом уже не будет, но и не надо: это не его выбор, а его расплата.

«Сатана вошел в Иуду не так, чтобы Иуда сделался бесноватым; это значит только, что сатана сделался совершенным господином Иуды и сделал его своим рабом» [51].

Да, он не бесноват, он в сознании, и это делает его виновным до самого конца. Он не ощущает своего рабства, потому что это, возможно, и напугало бы его, и заставило рвануться обратно ко Христу. Нет, от происходящего он испытывает только удовольствие.

Пока только раб. Но еще немного — и Иуда, человек по природе, станет по своему положению и состоянию одним из них .

Но даже сейчас Христос не называет предателя по имени, храня его тайну, хотя Искариот сам не старается ее хранить. Не хочет давать это ученикам на обсуждение и осуждение. И горечи в Его словах немыслимо много.

Это опущенные в бессилии руки Христа: Он сделал все, что мог и что от Него зависело. Но человеческая воля — камень неподъемный. Иуда предпочел соединить свою волю с волей сатаны. Ушел. Погиб. Да сбудется Писание.

«Иуда, предатель, величайший друг погибели, возлюбленный ею и любящий ее. Под погибелью разумей здесь отпадение и отчуждение от Бога, или даже (разумей. — Д. С. ) самого диавола, как погубляющего тех, которые повинуются ему» [52].

«Да сбудется Писание». Всего несколько раз в Евангелии Иисус произносит эти слова, и каждый раз они связаны с невыносимой болью и горечью: с Его смертью и с предательством ближайшего друга. «Да сбудется Писание» — как выдох, как закрытые глаза и опущенные плечи. «Да сбудется Писание», прорекшее предательство и смерть. Теперь для Иуды закрыт путь покаяния, его гибель предрешена, и, может быть, Христу от этого больно не меньше, чем от Собственной смерти.

Да сбудется Писание.

Могло ли быть иначе?

Думаю, да, могло. Пророчество — не пошагово расписанный план, оно не толкало Иуду по предопределенному пути. Даже глядя на Тайную Вечерю, можно увидеть, сколько у этого пути было развилок. А до Тайной Вечери были еще день-два, когда он мог одуматься, пока не завяз окончательно и бесповоротно.

Но пророчество все равно сбылось бы, ибо оно не о том, что ученик выдаст Учителя властям — это всего лишь образ предательства, его воплощение, то, каким его предпочел сделать сам Иуда.

Предательство Иуды похоже на падение с горы. Сначала под ногой заскользили камушки, но еще можно удержаться, потом постепенно сползаешь по склону — но еще можно ухватиться, хоть и обдирая руки, за растущие кусты и ветки — и только потом окончательно теряешь опору под ногами и летишь в пропасть. Окончательно он потерял опору на Тайной Вечере, когда ушел, хлопнув дверью, — после этого покаяние для него стало невозможно. А до этого все можно было исправить, не нарушая пророчества.