Андрей Ткачев - Бремя страстей. Тайная жизнь наших душ

Что же касается вины, то эта тема любима миром, она очень раскручена. Немцев, к примеру, заставляют с пеленок себя чувствовать виноватыми перед евреями, хотя родилось уже два поколения людей, не имеющих никакого отношения к фашизму. Есть много специалистов, вызывающих в нас чувство вины за то, в чем мы лично не виновны. Это чтобы давить на эмоции и легче управлять.

Куда полезнее говорить об укорении себя самого. Это внутренний труд, это внимание к себе и наблюдение за своими стопами. Это труд, ведущий к ясному пониманию, что никогда, даже в самых добрых своих состояниях, человек не бывает абсолютно добрым. Всегда сохраняется иррациональный остаток для греха. И человеку всегда есть в чем себя укорить, за что на себя шикнуть изнутри, чтобы не гордиться и чтобы не осуждать.

Когда человек убежден в своей полной правоте, он демонизирует мир. Тогда у него все пальцы получаются указательными, и он видит всех остальных виноватыми. Если он своих грехов не видит, он видит чужие грехи.

Самоукорение - это внутренний труд, это внимание к себе и наблюдение за своими стопами. Это труд, ведущий к ясному пониманию, что никогда, даже в самых добрых своих состояниях, человек не бывает абсолютно добрым. Человеку всегда есть в чем себя укорить, чтобы не гордиться и чтобы не осуждать.

В молитве Ефрема Сирина говорится: «Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего». Если человек не будет укорять себя, он будет укорять всех вокруг. Тогда весь мир плох, а он хорош. Разрушается же система ложных ценностей, если есть самоукорение. Человек начинает спокойнее смотреть на окружающий мир, в нем пробуждается сострадание.

Нужно для этого, чтобы луч Солнца правды, луч Христа проник в душу, и стало заметно: в добре добра не хватает. Не все хорошо внутри человека, там сплошной кошмар. Если же человек этого не увидел, то укорение себя будет имитацией и аутотренингом. Стоит молиться Богу, чтобы Он открыл очи сердца, и человек увидел себя и мир в более правильном виде, нежели сегодня.

Укорять себя надо. Есть за что. Но при этом нужно и улыбаться ближнему, и не натягивать на себя показную постную личину. Нужно тайно поститься Богу, Который видит тайное и воздает человеку явно.

Люди любят смеяться. На самом ли деле им так весело, когда они громко смеются, или за гоготом люди скрывают страх и отчаяние, трудно сказать. Сами смеющиеся точно об этом не скажут. Либо себя не поймут, либо тайну не раскроют. Они просто скажут, что им весело, и солгут, не моргнув глазом. Самим себе солгут. Начав разговор о смехе, приплели гусей к смеющимся людям, ибо говорим, что те «гогочут». Сейчас приплетем еще и коней, потому что скажем о шумно смеющихся, что те не только гогочут, но и ржут. Гусь глуп, а конь похотлив. Ржущий и гогочущий человек тоже похотлив и глуп. Иначе бы не смеялся, или смеялся бы меньше и тише. Эти слова не о ком-то далеком и чужом. Это о себе самом слова, потому что есть и во мне немалая любовь к смеху. Любовь, за которой скрывают свои черные лица печаль и отчаяние.

Во времена уныния и бессмыслицы смех особенно громок. Пир во время чумы, пир Валтасара, Нероновы оргии—это все было накануне смерти, накануне гибели без покаяния. Такой смех надрывен. Он—звуковой фон, саундтрек для того самого пира во время чумы. И все пересмешники и хохотунчики, служители индустрии хохота—часто не более чем слуги безумия, воцарившегося в массовом сознании. Много поводов для смеха предоставил во дни оны грешным современникам Ной.

— Вы слышали? Этот безумец строит уже который год какой-то огромный ящик, и говорит, что будет потоп. Ха-ха-ха!

— Да, слышал. Он туда собрался животных взять и уверен, что это ему повелел Бог! Ха-ха-ха!

— Да. Этот ящик он называет ковчегом и хочет плавать на нем, когда мы будем тонуть. Хи-хи-хи!

— Мы? Тонуть? Здесь и дожди-то редки. Я надорвал себе живот от смеха, когда обсуждал вчера с друзьями эту глупость. Рядом ни реки, ни моря. Одни горы. А он уже угробил на свое глупое строительство несколько десятилетий. Можно ли так бездарно распорядиться отпущенными годами жизни? Ха-ха-ха!

— Оставьте в покое этого больного человека. Пусть строит свой огромный ящик и пусть лезет в него, когда начнется потоп, который никогда не начнется. Займемся лучше чем-нибудь более приятным.

Насмешники уходили, не пряча улыбок, для более «приятных» дел, за которые однажды-таки пролился необычный дождь, и размокли горы, и всякая плоть была покрыта водой. А Ной был зрелищем. Он был посмешищем, причем таким посмешищем, которое и многолетнее, и бесплатное. Над Ноем только слепой не смеялся, да и тот, вероятно, подхихикивал, слыша людскую молву.

Когда грешники веселятся, святым не до смеха. А когда святые будут радоваться и веселиться, ибо мзда их многа на Небесах, тогда грешникам придет время рвать волосы на голове и посыпать голову пеплом. Проверьте себя по этому камертону.

Говорят, легко смеяться над боксером, но не так легко уворачиваться от его ответных усмешек. И над святыми смеяться легко, пока не пришло время исполнения сказанного. Над блаженными чудаками одно удовольствие всласть поржать, пока в дверь не постучали. Можно даже пресс подкачать, хохоча над затеями святого человека. Многие москвичи подняли тонус, наблюдая за блаженным Василием и его выходками. Мол, зачем ему это, что за глупость заниматься подобными делами? Но эти вопросы праздны. Праздны и пусты. Время все расставит по местам.

Праведный Лот, когда говорил со своими зятьями, то есть с теми мужчинами, которые согласны были взять в жены его дочерей, сказал им: «Встаньте, выйдите из сего места, ибо Господь истребит сей город» (Быт. 19,14). Реакция названных зятьев на слова несо- стоявшегося тестя была такой же, как реакция людей эпохи Comedy Club, хотя телевизоров, как вы понимаете, тогда не было. Зятьям показалось, что Лот шутит. Шутит человек. Что непонятно? Старый, глупый. Так бывает. Что, и пошутить нельзя?

И при Ное, и в Содоме так привыкли к шуткам, что без хлеба им было легче, чем без них. Смерть — шутка. Зачатие — шутка. Рождение — тоже шутка. Нож в ребро, пуля в грудь, автомобиль в стену — все шутка. Муж раньше времени из командировки вернулся. Еврей, русский и поляк в одном купе едут. Грешник со святым Петром у ворот рая беседу ведут. Чем не темы? Все перемелем в шуточной мясорубке.

А чё? Нельзя, что ли? Где написано, что нельзя? И вопрос не в том, чтобы смех запретить, как сделает вывод некто глупый. Смех незапрещаем, ибо корни его лежат в естестве человеческом. Смех до Страшного Суда останется. Но суть в том, что есть время плакать и время смеяться (Еккл. 3,4), и время плакать поставлено перед временем смеяться, то есть оно по смыслу первое.