Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

О широком распространении этого ложного приема нечего много говорить: довольно вспомнить разглагольствования о зависимости малых пророков от Исайи и обратно и пр., и пр. Применена, одним словом, та точка зрения, которая уместна не для памятников религиозного учительства, а только для современных ученых компиляций и плагиатов.

Пятый idolon (идол (греч.). – Прим. ред.) современной экзегетики – это определение богословских и нравственных понятий через восстановление первоначального смысла словесного корня, ради чего наша наука в ее теперешней постановке должна быть относима не столько к богословию, сколько к области филологии семитической и классической (историко-грамматический метод). Конечно, кто говорит против пользования филологическими знаниями, но никакая решительно логика не позволит нам воображать, будто бы учители религии, вводя новую идею в миросозерцание слушателей или читателей, выбирали не то слово, которое по условиям тогдашнего быта всего легче могло бы внедрить в умы новую идею, но обращались к несуществовавшему тогда корневому словарю по сравнительному языкознанию и затем подчиняли свои концепции тем понятиям, которые вмещались в языки полудиких арабов и индусов. А между тем только подобною нелепой гипотезой оправдываются современные лженаучные приемы, по коим спорный вопрос о наиточнейшем смысле слов: благодать, возрождение, искупление, таинство и т. п. – выводятся через раскрытие первоначального смысла их корней в финикийской речи или в санскрите. Но оставим в покое экзегетику – теперь принято гордиться успехами исагогики, заключающимися, вероятно, в том, что по поводу каждой священной книги ведутся обширные полемические трактаты о времени, месте, авторе и цели их написания, причем успешно опровергаются десятки гипотез и ставится одиннадцатая, ожидающая подобной же участи, или прямо откровенное признание, что автор, время и место написания неизвестны.

Если мы зададим вопрос, для чего же все эти безрезультатные ухищрения мысли над неразрешимыми вопросами, то нам ответят, что это необходимо для уяснения цели написания книги и главной ее мысли. Однако неискренность подобного оправдания сразу бросается в глаза. В любом исагогическом курсе последние два вопроса занимают место ровно в десять раз меньшее, чем первые три и, очевидно, весьма мало интересуют исследователя, а еще менее удовлетворяют читателя.

Цель написания предполагается всегда этерономическая и по большей части ее стараются обнаружить в условиях политической жизни народа или Церкви. Так, например, на основании совершенно второстепенного значения слов об угнетении народа правителями (см. Еккл. 5, 7) (одной из бесчисленных в Ветхом Завете заметок об угнетении слабых сильными) выводят мысль о том, что целью написания Екклезиаста было утешение страждущего под персидским игом народа и воздержание его от легкомысленного бунта. Думается, что если предположить цель, прямо противоположную, то содержание Екклезиаста благоприятствовало бы ей в не меньшей степени. Не будем уже говорить о таких парадоксах, как гипотеза Греца о цели написания каждого псалма, по которой, например, 37-й псалом покаянного содержания был написан не Давидом, но Ездрой ради усовещения рабовладельцев, с которыми этот праведник вел продолжительную борьбу.

Что касается до указания главной мысли священной книги, то если она не указана прямо в тексте, как, например, в книге Судей или четвертом Евангелии, то почти никогда не сумеют ее восстановить наши исследователи. Впрочем, единства мысли и требовать нельзя от того памятника, которого каждая мысль имеет в виду какое-нибудь политическое соображение: здесь уже не мысли, а скрытые намерения воли.

Вот вам и результаты современной исагогики.

Когда нам приходилось беседовать о печальном состоянии библейской науки, ее подобия «повапленным гробам» (см. Мф. 23,27) и с сожалением вспоминать о ее сравнительной конгениальности с предметом во времена отцов, то специалисты с неудовольствием возражали: неужели вы хотите двинуть науку назад и отречься от приобретенных сокровищ знания? На это отвечаем: надо отречься не от сокровищ знания и даже не от соотнесения нашей науки с историей, филологией, археологией и прочее, но от тех, совершенно ненаучных и произвольных основоположений, на которых бессознательно зиждется современная мысль и ради которых она не приходит ни к каким положительным результатам, а лишь плодит и затем уничтожает новые и новые гипотезы, как Хронос своих злосчастных детей.

Вот это ложное основоположение: библейское богооткровенное творчество ничем не отличается от современного ученого или публицистического сочинительства. Как теперь западные авторы со своими статьями являются порождениями политической и литературной борьбы, так было и с пророками и апостолами. Как теперь всякий ученый обкладывается «литературой предмета» и выписывает мысли из различных книг, составляя свою наподобие мозаики, так поступали и священные лирики, коим мы доселе усваивали чисто личные высокие порывы духа. Трогательный тон отеческой любви пастырей, восторженная любовь к Богу созерцателей, обличительная ревность грозных пророков – все это плод творчества искусственного, рассчитанного заранее на известную политическую агитацию. Нужно ли говорить, как несообразны такие предположения?

И если ведется речь о возвращении изъяснительной науки к отеческим основам, то под этим должно разуметься вовсе не ослабление ученого аппарата при толковании, но усвоение тех основоположений, на которых развивались отеческие толкования. Возвести в понятие эти основоположения – в этом заключается одна из существеннейших задач современной экзегетики и патрологии. По нашему крайнему разумению, основоположения «Правил» Тихония есть главное между ними и общее всем отцам. Приняв его за руководительное начало, наши ученые освободились бы от всех вышеуказанных погрешностей экзегетики.

Нам приходилось читать различные попытки выяснить взаимное согласие евангелистов касательно явления воскресшего Господа Своим ученикам и ученицам. Некоторые из этих попыток, например доктора Пясковского («Христианские чтение» за 90-е годы), почти удовлетворяли нас, но тем досаднее было замечать в них отсутствие того главного положения, которое быстро осваивает читателя Библии с согласованностью событий, изложенных в четырех Евангелиях; это-то положение, или тезис, давно просится у нас из-под пера, но полное отсутствие досуга препятствовало нам предложить до этого дня свои соображения по данному предмету.