Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Совершенно по тому же основанию построено и седьмое правило [«О дьяволе и его теле»]. Когда, например, Исайя в 14-й главе предсказывает гибель богопротивному царю вавилонскому, то легко можно видеть, что многие выражения пророка неприложимы к этой исторической личности, но могут быть отнесены только к олицетворенному в ней злу, к существу исключительно злому – к дьяволу. Иногда, напротив, дьяволу приписываются свойства, неприменимые к существу духовному, например, родоначальничество над неверующими иудеями: очевидно, здесь речь идет не о личности сатаны, но об его характере, об его царстве. Итак, Писание говорит слитно о дьяволе и об его царстве, о злом начале и о личном злом духе, ибо всегда первое является в незримой внутренней связи с последним.

Это свойство библейской речи – сливать идею с ее представителями – касается не только двух противоположных царств: оно присуще и другим предметам, раскрываемым в Библии. Четвертое правило Тихония – «De specie et génère» [«О виде и роде»] – имеет в виду явления подобного же рода, так что два изложенные правила в него входят как части. Наиболее частое применение это правило получает при истолковании пророчеств о будущей судьбе Израиля. Если речь пророков понимать в прямом смысле, то они окажутся несообразны с историей: каким образом Соломону предсказано в 71-м псалме вечное Царство? О каком воскресающем пастыре Давиде пророчествует Иезекииль в 37-й главе? Очевидно, речи пророков переходят от изображения судеб израильского народного царства к описанию всемирного царства Божия и истинного Его Царя, воцаряющегося на престоле Давидове во веки. Царство израильское, Давид и Соломон – это лишь частные проявления, отдельные виды вечного и всемирного Царства Божия, и то лишь по некоторым чертам их нравственного облика. Придавая им новые черты истинного Царства Божия, Писание предъявляет примеры слитной речи о виде и роде. Разумеется, что в толковании притчей евангельских это правило применяется всеми.

Но если Писание сливает два предмета, имеющие одинаковое нравственное значение в жизни, как бы в один и тот же, то оно раздвояет такой предмет, который может иметь двоякий нравственный характер. Таково именно общество верующих, и раздвоенная о них речь Библии разъясняется во втором правиле Тихония: «De Шпшн corpore bipartito» [«О двухчастном теле Господа»]. Посему если в 48-й главе Исайи Израилю предсказаны и благословения, и проклятия, то здесь не нужно разуметь двух различных эпох народной жизни: предмет речи один и тот же, но раздвоенный на правую и левую часть – добрым чадам Церкви благословение, а злым – прещение. Таково же предсказание великого пророка о двоякой судьбе Иерусалима в 33-й главе.

Впрочем, разнородность содержания какого-либо предмета или события может и не доходить до качественной противоположности составляющих его элементов: иногда Откровение имеет в виду оттенить лишь различные стороны одного и того же явления или события.

В таком случае оно не стесняется излагать самое событие несколько раз подряд, придавая ему каждый раз новое освещение, каждый раз извлекая из него новые нравственные идеи. Шестое правило Тихония – «De recapitulatione» [«О повторениях»], – и предостерегает читателя от предположения новых предметов и событий, когда речь о них воспроизводится по нескольку раз: это один и тот же предмет освещается с разных точек зрения. Напротив, иногда события разнородные по времени объединяются по сходству своего нравственного характера. Это-то свойство божественной речи дозволяет Христу соединять учение о Втором пришествии с погибелью Содома и жены Лотовой, а апостолу Иоанну – последнего антихриста с современными ему еретиками. Напротив, различные, последовательно раскрываемые картины Апокалипсиса, по Тихонию, не следует считать за описание отдельных грядущих событий: одни и те же представляются в нескольких картинах по различным точкам зрения.

Итак, изложенные пять правил Тихония сводятся к выяснению одного свойства Писания: оно имеет в виду предметы и события не столько со стороны их внешнего определения, не столько с точки зрения предметной, объективно-исторической, сколько с точки зрения подлежательной, динамической, со стороны определения их действия на нравственную жизнь, их нравственного характера. Двойственное или многочастное с точки зрения объективной бывает единым с точки зрения библейской, и наоборот. Та же самая мысль, но с несколько своеобразным приложением проходит и через два остальные правила Тихония, так же (как и те пять) возникающие ближайшим образом ради разрешения формальных противоречий, затрудняющих неопытного читателя Библии. Так, его третье правило: «De promissis et lege» [«Об обетованиях и законе»] – разрешает то кажущееся противоречие, по которому апостол Павел то одобряет закон, обещая за дела закона награду (Рим. 2,8-10), то говорит о тщетности дел его для получения оправдания, то говорит, что без веры во Христа спастись невозможно, то усваивает спасение верою не знавшим Христа пророкам и праведникам Ветхого Завета или знавшим Его лишь в гадании. Тихоний учит здесь разным пониманиям закона. Противоположные о нем изречения апостола относятся не к одному предмету, а к разным. Добрые его отзывы касаются закона как собрания спасительных заповедей и постановлений, а речь о бессилии дел закона для нашего оправдания касается того внутреннего отношения, какое усвоили почти все ветхозаветные люди к этим заповедям и какое продолжают иметь некоторые христиане к заветам благодати. Поэтому, думает Тихоний, как ветхозаветные праведники, правильно относившиеся к заповедям Божиим, могли получать вменение праведности и быть живы верою, так и христиане могут оставаться подзаконными и безблагодатными, если будут искать оправдания в принудительном исполнении отдельных предписаний, а не в отожествлении основных жизненных стремлений духа с призванием Христовым. Кто умрет миру и возлюбит Христа, для того все эти заповеди «не пожелай» перестанут быть игом, стесняющим его природу, они являются, напротив, выражением его же природы, обновленной через смерть миру, или облагодатствованной. Заповеди остались те же, говорит Тихоний, но изменилось отношение к ним. Это изменение, это внедрение закона в сердца человеческие (см. Иер. 31, 33), стало возможнее и даже вовсе легко для человека с пришествием Христа и познанием Его светлого образа. Итак, под законом во втором, худшем смысле Тихоний разумеет юридическое, внешне-исполнительное отношение человека к божественным заповедям при продолжающемся себялюбивом и горделивом направлении его жизненной воли, извращенной со времени первородного греха. Значение пришествия Христова было в том, что без познания Христова лишь очень немногие люди, бывшие в особенно близком общении с Господом, могли всем сердцем прилепиться к исканию правды и всем сердцем ненавидеть зло; эти-то спаслись верою. Напротив, для познавших Христа и решившихся ради Него умереть миру грех сам собою стал ненавистен, и лишь ленивые и маловерующие продолжают относиться к учению евангельскому как к закону во втором смысле этого слова. По нашему крайнему убеждению, разъяснения Тихония вполне согласны с тем различием праведности от закона и праведности от веры, которое дано в Послании к Римлянам (см. Рим. 10, 5-16). Если бы современные богословы вчитывались в Тихония и отцов, то давно бы перестали находить противоречия в учении об оправдании и научились бы без труда понимать послания апостола Павла. Пятое правило Тихония – «De temporibus» [«О временах»] – есть наименее значительное для толкования священного текста. Оно имеет целью примирить числовые противоречия Библии, указывая на то, что числа в Св. Писании приводятся то приблизительно, в круглых цифрах (400 и 430 лет плена египетского, 10-месячное время беременности по Премудрости (см. Прем. 7,2), то в точных. Писание останавливается, по-Тихонию, на нравственном значении, какое приобретает известное число в народном представлении, и в таких случаях не надо придавать значения его количественной величине. «Седьмерицею в день хвалих Тя» означает многократность прославления вообще, а не седьмикратное число ежедневных молитв. Несколько натянуто доказывает наш автор тридневность смерти Христовой, пользуясь известием о померкнувшем во дни солнце и о восставшем Солнце правды как лишнею ночью и липшим днем. Впрочем, всем известно, что это же самое применение употреблялось и другими церковными писателями и даже отцами Церкви.