Иван Концевич - Стяжание Духа Святого в путях Древней Руси. Оптина Пустынь и ее время

... На этом я очнулась и, как очнулась, услыхала как бы внутри меня говорящий голос: “Свет Христов, просвещает всех!”

Таков рассказ, который я лично слышал из уст графини Марии Николаевны Толстой, в схимонахинях Марии.

— Не это ли вы мне хотели рассказать, батюшка? — спросил я о. Варсонофия. Батюшка сидел, задумавшись, и ничего мне не ответил. Вдруг он поднял голову и заговорил:

— Толстой-Толстым! Что будет с ним, один Господь ведает. Покойный великий старец Амвросий говорил той же Марье Николаевне в ответ на скорбь ее о брате: “У Бога милости много: Он, может быть, и твоего брата простит. Но для этого ему нужно покаяться и покаяние свое принести перед целым светом. Как грешил на целый свет, так и каяться перед ним должен. Но когда говорят о милости Божией люди, то о правосудии Его забывают, а между тем Бог не только милостив, но и правосуден”.

Подумайте только: Сына Своего Единородного, возлюбленного Сына Своего, на крестную смерть от руки твари, во исполнения правосудия отдал! Ведь тайне этой преславной и предивной не только земнородные дивятся, но и все воинство небесное постичь глубины этого правосудия и соединенной с ним любви и милости не может. Но страшно впасть в руце Бога Живого! Вот сейчас перед Вами был у меня один священник из Жиздринского уезда и сказывал, что у него на этих днях в приходе произошло. Был собран у него сельский сход; на нем священник с прихожанами своими обсуждал вопрос о постройке церкви-школы. Вопрос этот обсуждался мирно, и уже было пришли к соглашению, по скольку обложить прихожан на это дело. Как вдруг один из членов схода, зараженный революционными идеями, стал кощунственно и дерзко поносить Церковь, духовенство, и даже произнес хулу на Самого Бога. Один из стариков, бывших на сходе, остановил богохульника словами:

— Что ты сказал-το! Иди скорее к батюшке, кайся, чтобы не покарал тебя Господь за твой нечестивый язык: Бог поругаем не бывает.

— Много мне твой Бог сделает, — ответил безумец, — если бы Он был, то Он бы мне за такие слова язык вырвал. А я — смотри — цел, и язык мой цел. Эх вы, дурачье, дурачье! Оттого, что глупы вы, оттого-то попы и всякий, кому не лень, и ездят на вашей шее.

— Говорю тебе, — возразил ему старик, — ступай к батюшке каяться, пока не поздно, а то плохо тебе будет!

Плюнул на эти речи кощунник, выругался скверным словом и ушел со сходки домой. Путь ему лежал через полотно железной дороги. Задумался он что ли, или отвлечено было чем-нибудь его внимание, только не успел он перешагнуть первого рельса, как на него налетел поезд, и прошел через него всеми вагонами. Труп кощунника нашли с отрезанной головой, и из обезображенной головы этой торчал, свесившись на сторону, огромный, непомерно длинный язык.

Так покарал Господь кощунника... И сколько таких случаев, — добавил к своему рассказу батюшка, — проходят как бы незамеченными для так называемой большой публики, той, что только одни газеты читает: но их слышит и им внимает простое народное сердце и сердце тех, — увы, немногих! — кто рожден от одного с ним духа. Это истинные знамения и чудеса православной живой веры; их знает народ, и ими во все времена поддерживалась и укреплялась народная вера. То, что отступники зовут христианскими легендами, на самом деле суть факты ежедневной жизни. Умей, душа, примечать только эти факты и пользоваться ими, как маяками бурного житейского моря по пути в царство небесное. Примечайте их и вы, Сергей Александрович” — сказал мне наш старец, провожая меня из кельи и напутствуя своим благословением.

О, река моя Божья! О, источники воды живой, гремучим ключом бьющие из-под камня Оптинской старческой веры!...

Эта книга была написана с целью противостать клеветникам старца о. Варсонофия, утверждавшим, будто он был отправлен в Астапово к умиравшему Толстому не в качестве доброго пастыря, а как правительственный агент с целью вынудить Толстого принести церковное покаяние. Вот как пишет Маклаков в 31 тетради журнала «Возрождение» за январь-февраль 1954 г.: «Когда в Астапове Толстой умирал, и к нему приезжали туда представители Церкви, как будто для того, чтобы его в лоно Церкви вернуть, они им не были приняты... Из постановления Синода об “отлучении” для всех было ясно, что к умиравшему их приводило не христианское чувство, а желание представить свое посещение как покаяние Толстого, то есть то же самое чувство, которое теперь диктует советским властям их старания добиваться от подсудимых признания. От Толстого такого притворства ожидать было нельзя» (стр. 154).

Толстой покидает Шамордино в конце октября 1910 года...

«Вся жизнь Толстого, — пишет И. М. Концевич, — прошла в скитаниях по бесплодным пустыням отвлеченного разума, в напрасных поисках истины, и теперь, в последние минуты он надеялся почерпнуть из этого благодатного источника той живой воды, которой так жаждала истомившаяся, мятущаяся его душа. Но не сбылись эти последние надежды.

Еще 30 октября вечером в Шамординой Л. Н. Толстой “жаловался на некоторую слабость и недомогание, но тем не менее 31-го утром, несмотря на дурную погоду, в сопровождении своей дочери и ее подруги В. М. Феоктистовой, приехавших к нему накануне, и Д. П. Маковицкого, который его сопровождал все время, уехал на лошадях в Козельск (18 верст оттуда по Рязанско-Уральской железной дороге по направлению на Богоявленск), чтобы далее следовать в Ростов-на-Дону... Ввиду лихорадочного состояния Льва Николаевича решено было оставить поезд и высадиться на ближайшей большой станции. Этой станцией оказалось Астапово”. (Выписка из «Протокола» за подписью врачей, «Новое Время» № 12454, 12 ноября 1910)

Согласно этому же протоколу Толстой был уже так слаб, что с трудом дошел до кровати. Здесь он сделал разные распоряжения, и затем с ним произошел непродолжительный, около минуты, припадок судороги в левой руке и левой половине лица, сопровождавшийся обморочным состоянием.

По всем данным, те “распоряжения”, о которых упоминает рапорт врачей, включает в себя и отправку телеграммы в Оптину с вызовом старца Иосифа. Но вызов Толстым старца был скрыт толстовцами от русской общественности. Открылось это только в 1956 году, когда на страницах “Владимирского Вестника” игумен Иннокентий рассказал подробно об этом. Как работающему в канцелярии, ему было известно все, что через нее проходило. Вот что он рассказывает:

“Спустя немного времени по отъезде графа из Шамордина в Оптиной была получена телеграмма со станции Астапово с просьбой немедленно прислать к больному графу старца Иосифа. По получении телеграммы был собран совет старшей братии монастыря: настоятель — архимандрит Ксенофонт, настоятель скита, он же старец и духовник всего братства монастыря, — игумен Варсонофий, казначей — иеромонах Иннокентий, эконом — иеромонах Палладий, благочинный — иеромонах Феодот, ризничий — иеромонах Феодосий, уставщик — иеромонах Исаакий, впоследствии настоятель, иеромонах Сергий, иеромонах Исаия — бывший келейник старца Амвросия, заведующий больницей, монастырский врач иеромонах Пантелеимон, письмоводитель — монах Эраст и другие. На этом совете решено было вместо старца Иосифа, который в это время по слабости сил не мог выходить из келии, командировать старца игумена Варсонофия в сопровождении иеромонаха Пантелеимона. Но, как известно, окружением Толстого они не были допущены к больному, несмотря на все усилия с их стороны. Когда старца Варсонофия окружили корреспонденты газет и журналов и просили: “Ваше интервью, батюшка!”, старец им ответил: “Вот мое интервью, так и напишите: хотя он и Лев, но не мог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана”.