Иван Концевич - Стяжание Духа Святого в путях Древней Руси. Оптина Пустынь и ее время

Вызов Толстым старца подтверждается и воспоминаниями служащего Рязано-Уральской железной дороги Павлова, напечатанными в “Православной Руси” (№ 11, 1956). Он рассказывает, что на станции Астапово служил буфетчиком добрый знакомый семьи Павловых — Сергей Моревич, человек пожилой, обликом похожий на Толстого и сам ярый толстовец, организатор кружка, ездивший с этим кружком ежегодно на сенокос в Ясную Поляну. Вот слова Сергея Моревича: “Факт посещения Толстым Оптиной Пустыни и вызова старца был взрывом бомбы в толстовском кружке, который не мог выдержать этого удара и распался”. Из этого вытекает, что телеграмма Толстого о вызове старца стала общеизвестной среди служащих в Астапове, а затем и среди прочих служащих-толстовцев по всей линии железной дороги.

Не могла этого не знать и вся газетная пресса, но очевидно, левая цензура решила это замолчать, как факт, развенчивающий их божество...

Присланный властями на станцию Астапово жандармский ротмистр Савицкий совсем не разобрался в обстановке, и его донесения страдают ошибками и вымыслами... Не соответствует ни облику оптинского старца Варсонофия, ни другим историческим данным и то, что Савицкий приписывает ему в своем рапорте.

По его словам, о. Варсонофий написал письмо Александре Львовне, в котором он предупреждал, что никаких способных волновать Толстого разговоров о религии не будет, и что если бы он услышал от Толстого только одно слово «каюсь», то в силу своих полномочий считал бы его отказавшимся от своего «лжеучения» и напутствовал бы его перед смертию как православного. Все это неверно.

В действительности о. Варсонофий приехал именно для беседы с Толстым, на чем он и настаивал в своем письме к Александре Львовне, после того, как он получил от нее отказ в просьбе допустить его к больному. Приведем его слова: “Почтительно благодарю Ваше Сиятельство за письмо ваше, в котором пишете, что воля родителя вашего и для всей семьи вашей поставляется на первом плане. Но вам, графиня, известно, что граф выражал сестре своей, а вашей тетушке, монахине матери Марии, желание видеть нас и беседовать с нами”.

Беседа была необходима, потому что “когда человек вознамерится оставить богохульное учение и принять учение, содержимое Православной Церковью, то он обязан по правилам Православной Церкви предать анафеме лжеучение, которое он доселе содержал во вражде к Богу, в хуле на Святого Духа, в общении с сатаной”. (Еп. Игнатий Брянчанинов, т. III, стр. 85).

Таковы были взгляды о. Варсонофия на условия покаяния Толстого. Он их выразил в беседе с С. А. Нилусом, приводя слова старца Амвросия: «Как грешил на весь свет, так и каяться перед ним должен».

Как видно из этих слов, а также из приведенного письма, о. Варсонофий не мог и не собирался ограничиться одним словом “каюсь” в силу каких-то полномочий — очевидно Синода, — как приписывает ему Савицкий.

Что касается свидетельства Савицкого, будто о. игумен «по секрету» сообщил ему, что он прислан Синодом, то теперь уже окончательно выяснилось, что это выдумка. По свидетельству Ксюнина в его книжке “Уход Толстого”, изданной в Берлине после революции, сам о. Варсонофий в Оптиной Пустыни в 1910 г. говорил ему о неправильности утверждения многих, будто старец ездил в Астапово по распоряжению Синода. Того же мнения придерживался и писатель Бунин в своем “Освобождении Толстого”: “Приказ из Петербурга, выходит, таким образом, “выдумкой”, — выводит он свое заключение после разбора этого вопроса. “Но что было бы, если бы Александра Львовна допустила его (старца) к отцу?” — спрашивает дальше Бунин. “Можно предположить примирение с Церковью”, — полагает он. Будучи вольнодумцем, Бунин все же готов рассуждать беспристрастно. Иначе толкует В. М. Маклаков (“Возрождение”, январь-февраль 1954) — мотивы присутствия священника в Астапове, когда умирал Толстой. В этой статье Маклаков не останавливается перед извращением всем известных обстоятельств и событий, сопровождавших смерть Толстого. Окружение скрыло от умирающего прибытие о. Варсонофия из боязни, что Толстой отречется от своего учения. Между тем Маклаков утверждает будто сам Толстой отказал в приеме: “Он — Толстой — не принял их” — представителей Церкви.

Ненависть к Церкви настолько ослепляет Маклакова, что он уже переходит границы здравого смысла и своей явной ложью и клеветой желает унизить Церковь, а ее врага — толстовство — реабилитировать, так как этому последнему бегство Толстого в Оптину и в особенности телеграмма, нанесли непоправимый удар.

«Тайна» вызова старца Толстым была крепко запечатана, и кто бы мог подумать, что через пятьдесят лет она раскроется.

Итак, пастырь добрый, истинный служитель Христов стоял у дверей Толстого в Астапове. Неудачу, постигшую его, он пережил тяжело: “О. Варсонофию всегда было трудно рассказывать об этом, он очень волновался”, — вспоминает его ученик — о. Василий Шустин в своих воспоминаниях.

В заключение приводим отрывок из книги Ксюнина “Уход Толстого”, передающий беседу старца об этом: “Меня проводили к о. Варсонофию, ездившему в Астапово с о. Пантелеимоном, которого сестра Толстого называла “хорошим врачом”. Вот низкая калитка скита, около которой в последний раз стоял Толстой. Два раза подходил: думал, войти, или не войти, Толстой, приехавший в скит за тишиной. За палисадником домик с крытой галереей, а в домике комната с низким потолком. В углу большой образ Спасителя в терновом венце. Перед образом лампада, наполняющая келию бледным светом. О. Варсонофий, теперешний скитоначальник, глубокий старец с длинной белой бородой, с бескровным лицом и бездонными, светлыми, отрешенными от мира глазами...

Келейник объяснил старцу, зачем я приехал. Старец стоял на молитве. Он по двенадцати часов сряду стоит на коленях. Поднялся и вышел, несмотря на поздний час. “Ездил я в Астапово, — говорит тихим голосом о. Варсонофий, — не допустили к Толстому. Молил врачей, родных, ничего не помогло... Железным кольцом сковало покойного Толстого, хотя и Лев был, но ни разорвать кольца, ни выйти из него не мог... Приезду его в Оптину мы, признаться, удивились. Гостиник пришел ко мне и говорит, что приехал Лев Николаевич Толстой и хочет повидаться со старцами. “Кто тебе сказал?” — спрашиваю. “Сам сказал”. Что же, если так, примем его с почтением и радостью. Иначе нельзя. Хоть Толстой был отлучен, но раз пришел в скит, иначе нельзя. У калитки стоял, а повидаться так и не пришлось. Спешно уехал... А жалко... Как я понимаю, Толстой искал выхода, мучился, чувствовал, что перед ним вырастает стена”. Старец Варсонофий помолчал, потом добавил?: “А что из Петербурга меня посылали в Астапово, это неверно. Хотел напутствовать Толстого: ведь сам он приезжал в Оптину, никто его не тянул” (Ксюнин)».