Будда Шакьямуни - Собрание палийских джатак

Их смысл бездонен, как морские воды.

Хочу с тобою ими поделиться.

Внемли им, высшей истине причастным!

И он добавил:

– Государь, эти четыре строфы произнёс некогда сам Десятисильный Кашьяпа. Каждая стоит сотни монет. Я слыхал, что ты весьма рассудителен, и пришёл прочесть их тебе.

– Прекрасное намерение, учитель! – обрадовался царь. – Я, правда, не могу сейчас вернуться. Сегодня праздник созвездия Пушья, и в этот день мне надлежит совершить омовение. Я вернусь и выслушаю тебя, а пока не скучай.

Он распорядился, чтобы советники поместили брахмана в таком-то доме, устроили ему ложе, обеспечили довольствием и одеждой, а сам вступил в парк.

Парк этот был окружён стеною высотой в восемнадцать локтей, за нею, касаясь друг друга боками, стояли вплотную слоны, за ними конница, потом колесницы, а сзади – лучники и вся пехота. Построенная так военная сила волновалась, как неспокойное море.

Царь снял с себя тяжёлые украшения; цирюльник его причесал, он натёрся благовониями, с царственным величием омылся в пруду и, выйдя из воды, стоял в купальной одежде, ожидая, пока ему поднесут притиранья, венки и украшения.

Тут людоед решил:

"Когда царь наденет на себя все украшения, он сделается тяжелее. Надо его брать сейчас, пока он полегче".

Он приставил палец ко лбу и со своим кличем "Стойте! Я разбойник-людоед!" выпрыгнул из воды; мечом он вращал над головой, и тот сверкал, словно молния.

От его вопля вожаки попадали со слонов, верховые – с коней, колесничие – с колесниц, всё войско бросило оружие и повалилось ничком. Людоед же схватил Сутасому. Других царей он брал за ноги и забрасывал себе на спину вверх ногами, чтобы голова пленника на бегу колотилась об его пятки. Не так поступил он с бодхисаттвой: он подошёл к нему, присел и посадил себе на плечи.

"Идти в ворота – время терять", – решил людоед и тут же с места взлетел на стену высотой в восемнадцать локтей и бросился вперёд.

Он заскакал сперва по головам слонов, из чьих висков сочилась жидкость, как это происходит от ярости во время гона, и головы клонились, как сшибленные горные вершины; потом – по спинам борзых скакунов, сгибавшихся под ним; потом юлою завертелся по передкам прекрасных колесниц; а дальше – мчался по щитам поверженной пехоты, и те щиты лопались с треском, как листья баньяна.

Так он единым духом пролетел три йоджаны. Там он обернулся – не видно ли погони – и, не замечая никого, замедлил шаг.

С мокрой головы Сутасомы на него стекали капли, и он решил, что это слёзы:

"Нет таких людей на свете, кто б не боялся смерти, – подумал он. – Вот и Сутасома, верно, плачет потому, что боится умереть".

И он спросил:

– Кто мудр и к размышлению причастен,

О многом думал и немало знает,

Кто людям всем надежда и опора, –

Как может тот отчаянью поддаться?

О чём же ты горюешь, Сутасома?

Себя ли жаль, иль сыновей и ближних,

Или богатства, золота, сокровищ?

Властитель царства Куру, отвечай мне!

Сутасома ответил:

– О нет, я о себе не сожалею,

Не жаль ни царства, ни семьи, ни денег.

Но есть закон: пообещал – исполни.

Мне жаль, что брахман будет ждать напрасно.

Когда я правил царством полновластно,

Я брахману пообещал беседу.

Дай мне исполнить это обещание!

Я верен слову и вернусь обратно.

Людоед сказал:

– Как я могу словам твоим верить?

Кто счастливо спасся из пасти смерти,

На милость врага добровольно не сдастся.

Ты не вернёшься, о царь кауравьев.

Если ты на свободу из плена

Вырвешься и во дворец воротишься,

Ты будешь счастлив и рад спасенью,

А к людоеду идти не захочешь.

На эти речи Великий отвечал ему с бесстрашием льва:

– Кому добродетель всего дороже,

Тот смерть предпочтёт позорной жизни.

Если ты ложью от смерти спасёшься –

Ею же ад себе уготовишь.

Скорее ветер разрушит горы,

Луна и солнце падут на землю,

Скорей потекут к истокам реки,

Чем я не сдержу своё обещание.

Но тот всё равно не верил, и бодхисаттва подумал:

"Не верит он мне, видно. Попробую убедить его клятвой".

И он сказал:

– Людоед, прошу тебя, опусти меня на землю. Я хочу поклясться, чтобы ты поверил мне.

Людоед позволил ему спуститься, и, стоя на земле, бодхисаттва произнёс:

– Клянусь копьём и мечом наследным,

Какого хочешь заклятья требуй:

Дай мне свободу! Исполнив долг свой,

Я слово сдержу и вернусь обратно.

Сутасома поклялся клятвой, нерушимой для кшатрия.

"Дался он мне! Я ведь и сам царь и кшатрий. Если пущу самому себе кровь из жилы на руке, смогу и без него устроить жертвоприношение духу. А то Сутасома слишком уж убивается", – подумал людоед и сказал:

– Когда ты царством правил полновластно,

Пообещал ты брахмана послушать.

Ступай, исполни это обещание.

Но ты дал слово и вернуться должен.

– Не сомневайся, любезный, – сказал бодхисаттва – Я только выслушаю те четыре строфы, что стоят по сотне монет, почту того, кто хочет мне их преподать, и к утру вернусь.

Когда я царством правил полновластно,

Я брахману пообещал беседу.

Я ухожу исполнить обещание,

Но я поклялся и вернусь обратно.

– Смотри, государь, ты поклялся клятвой, которую кшатрий не должен преступать, – напомнил людоед.

– О чём ты, людоед! Ты ведь меня знаешь с юности, я даже в шутку не лгал ни разу в жизни. Ужели я начну лгать теперь, когда я царь и знаю, что хорошо и что дурно? Поверь мне, я к твоему жертвоприношению приду обратно!

– Что ж, государь, иди, – согласился людоед. – Без тебя я жертвоприношения не начну. Да и дух дерева не согласится принять его без тебя. Смотри, не расстрой мне дело.

Он отпустил Великого. А тот, подобно месяцу, что выскользнул из пасти Раху, стремительный, как мощный слон, помчался к городу.

Войско его ещё не возвратилось в город.

– Царь Сутасома наш умён, – рассудили воины. – Только бы удалось ему разговорить людоеда. Он умягчит его сладостной беседой о Дхарме и вернётся, словно могучий слон, вырвавшийся из когтей льва.

Да им и стыдно было показаться горожанам после того, как людоед на их глазах унёс царя.

Теперь же войско издали заметило царя, пошло ему навстречу, приветствовало, вопрошая:

– Как вы спаслись от людоеда, государь?

– Он поступил со мной как благодетельный родитель. Как бы свиреп ни был злодей, он внял моей покорной просьбе и отпустил меня, – ответил царь.

На царя надели украшения, подвели к нему слона, и он вернулся с войском в город. Горожане возликовали, видя его снова.

А царь стремился послушать Дхарму, как иной пьяница – напиться. Он даже родителей проведать решил после и отправился прямо во дворец.

Сел на трон, послал за брахманом и велел цирюльнику его причесать, велел также, чтобы его умыли, умастили, одели в дорогие одежды и украшения – и всё проверил. Потом умылся сам, повелел подать брахману царских кушаний и сам поел после него.