Будда Шакьямуни - Собрание палийских джатак

Когда я царством правил полновластно,

Пообещал брахману я беседу и обещание своё исполнил.

Я верен слову и пришёл обратно.

Теперь я стать готов твоею жертвой,

А если хочешь, можешь съесть меня.

Слыша такие речи, людоед подумал:

"Царь совсем не боится. Он говорит как человек, победивший страх смерти. Откуда такое чудо? Раз он сам говорит, что услыхал строфы, преподанные некогда Десятисильным Кашьяпой, значит, больше и искать нечего – это их могущественное воздействие, – решил он. – Надо бы попросить, чтобы он мне их прочёл, тогда и я стану бесстрашным. Так и поступлю".

И он обратился к Сутасоме:

– Зарезать тебя я потом успею,

Ведь мясо лучше жарить на углях.

Пока дрова до конца не сгорели,

Я твои строфы услышать хочу.

"Этот людоед – грешник. Я его сперва побраню, пристыжу, а уж потом скажу строфы", – подумал Великий и сказал:

– Ты стал людоедом и предал Дхарму,

Оставил царство в угоду брюху.

Не для тебя эти строфы о Дхарме,

Ведь несовместны Дхарма с недхармой.

Ты душегуб и убийца,

Ты осквернитель дхармы.

Строфы, в которых истина,

Не для твоих ушей.

Людоед на это не рассердился ничуть, ибо великая доброта бодхисаттвы укротила его, он спросил только:

– Любезный Сутасома, но разве я один против дхармы иду? – и добавил:

– Один добывает мясо оленя,

А для другого пожива – люди.

Обоих посмертный удел одинаков.

Я Дхарму не больше других оскверняю.

Но Великий не поддался на такую уловку:

– Пять пород пятипалых зверей

Дозволяются кшатрию в пищу.

Ты же, царь, ешь запретное мясо.

Этим Дхарму ты осквернил.

Ведь известно, что пять пород – это заяц, дикобраз, игуана и другие звери, но не человек. Людоед увидел, что хитрость не удалась и, не найдя как ещё возразить, перевёл разговор на другое:

– Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся.

Зачем ты врагу отдаёшь себя в руки?

В кшатрийской дхарме ты неискусен.

– Любезный! – сказал ему на это бодхисаттва. – Искусный в кшатрийской дхарме человек должен поступать так же, как я. Я ведь её знаю, но ей не следую, – и пояснил:

Ад уготован в посмертной жизни,

Вот почему от неё я отрёкся.

Я верен слову, вернулся обратно.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Людоед сказал:

– Прекрасные дворцы, имения и кони,

Наложницы, сандал и дорогие ткани –

Всё было, господин, в твоём распоряжение,

А верность слову чем же выгодна тебе?

Бодхисаттва сказал:

– Всего на свете Истина дороже.

Подвижникам и брахманам, ей верным,

Она навек дарует избавленье

От мира бренного рождения и смерти.

Так Великий объяснил ему, чем же дорога верность слову. И людоед, глядя в его сияющее лицо, подобное полной луне или расцветшему лотосу, подумал:

"Сутасома видит угли костра, видит, что я тешу для него кол, но в лице его не заметно и тени страха. Чья это над ним власть: тех ли строф, стоящих по сотне, или преданности Истине, или чего-то иного?" – и он решил спросить:

– Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся,

Но вновь врагу себя предал в руки.

Я страха смерти в тебе не вижу,

Откуда в тебе подобная стойкость?

И Великий объяснил ему:

– Я добрых дел совершил немало

И жертвы богам приносил обильно,

Родителям был я своим опорой,

Друзьям и родным помогал неизменно

И неимущих одаривал щедро;

К подвижникам был всегда благосклонен.

Я чист, мне путь посмертный не страшен,

Кто в Дхарме твёрд, не боится смерти.

Я с жизнью расстанусь без сожаленья.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Внимая этим речам, людоед испугался:

"Царь Сутасома, как видно, – праведник и человек, знающий благо. Нельзя мне его есть, а не то как бы голова моя не разорвалась на семь кусков, или как бы мне не провалиться сквозь землю".

– Сдаётся мне, приятель, что съесть тебя мне не под силу, – сказал он и прибавил:

– Я лучше отраву приму добровольно,

За хвост буду дёргать злобную кобру:

Ведь у того голова разорвётся,

Кто человека, верного слову,

Такого, как ты, вознамерится съесть.

– Ты подобен смертельному яду, никто не станет тебя есть, – сказал он Великому и вновь попросил прочесть ему строфы.

– Ты недостоин внимать этим строфам, толкующим о безупречной Дхарме, – ответил бодхисаттва, желая пробудить в нём почтение к Дхарме.

"Должно быть, эти строфы и впрямь необыкновенные, – решил людоед. – Ведь Сутасома – первый мудрец на всей Джамбудвипе. Я его отпустил, а он выслушал строфы, почтил того, кто ему их преподал, и вернулся назад, на верную смерть. Выходит, ему ничего больше не нужно от жизни".

Тут людоеду ещё сильнее захотелось их услышать, и он почтительно попросил:

– Бывает, что люди, услышав Дхарму,

Добро и зло различать начинают.

Прочти мне строфы, и я, быть может,

Тоже стану Дхарме причастен.

"Вот теперь людоед действительно хочет слушать, и пора мне их поведать", – подумал Великий.

– Слушай, приятель, внимательно, – начал он, воздал хвалу строфам так же, как это сделал брахман Нанда и, покрывая голосом все шесть небес мира желаний, прочёл людоеду те строфы.

Боги внимали ему и восклицали: "Превосходно!"

И оттого ли, что Сутасома хорошо прочёл строфы, а может, и оттого, что сам людоед был умён, но только того пронзила мысль:

"Не сам ли всеведущий просветлённый произнёс эти строфы?" – и от радости всё существо его просияло радугой цветов.

К бодхисаттве он проникся тёплой приязнью, словно увидел в нём своего царственного отца, возведшего его на престол.

"У меня нет золота ни в слитках, ни в звонкой монете – ничего, чем бы я мог достойно отблагодарить Сутасому, но за каждую строфу я пообещаю ему исполнить по одному его желанию", – подумал он и сказал:

– Воистину, смысла полны эти строфы,

А выражение приятно для слуха.

Ты мне их, воитель, прекрасно преподал.

Я в восхищении и рад безмерно,

И в благодарность за это, кшатрий,

Исполню четыре твоих желанья.

– Вряд ли ты сможешь исполнить мои желанья, –

недоверчиво ответил ему Великий. –

Ведь ты о смерти своей не заботишься вовсе,

Ни небо, ни ад, ни зло и ни благо

Тебя нимало не занимают.

Дурному привержен, утробе ты служишь.

Как можешь ты, грешник, исполнить желанья?

Представь: назову я тебе желанье,

А ты исполнять его не захочешь.

Начнутся у нас пререкания и споры,

А рассудительному человеку

От них подальше лучше держаться.

"Нет, не верит он мне, – подумал людоед. – Что ж, я ему поклянусь".

– Давать не следует обещаний,

Которых потом не сможешь исполнить.

А ты говори и не сомневайся.

Исполню, хотя бы ценою жизни.

"Он говорит очень смело, – подумал Великий. – Похоже, от слова он не отступится. Хорошо! Но если своё главное желание – чтобы он закаялся есть человечину – я выскажу сразу же, то ему будет нелегко меня послушаться. Лучше я сначала назову три других желания, а это пусть будет последним".