Трушова - Православие и Культура

Въ своихъ гигантскихъ размахахъ русскій духъ устремленъ къ послѣднему и окончательному, къ абсолютному во всемъ, къ абсолютной свободѣ и абсолютной любви.

Отсюда бездарность его въ созданіи средней культуры. «Такъ какъ царство Божіе есть царство абсолютнаго и конечнаго, то русскіе легко отдаютъ все относительное и среднее во власть царства. Діавола. Русскій духъ хочетъ священнаго государства въ абсолютномъ и готовъ мириться со звѣринымъ государствомъ въ относительномъ. Онъ хочетъ святости въ жизни абсолютной, и только святость его плѣняетъ, и онъ же готовъ мириться съ грязью, съ низостью въ жизни относительной.» [62] Цитирую по мало извѣстной заграницей книгѣ Н. А. Бердяева. Судьба Россіи. Москва 1918, стр. 3—26.

Исходя изъ этихъ предпосылокъ Бердяева, Здѣховскій даетъ интересныя сопоставленія русскаго и польскаго мессіанизма. Для обоихъ народовъ религіозный мессіанизмъ является однимъ изъ значительнѣйшихъ духовныхъ теченій. «Но менѣе апокалиптическій, польскій мессіанизмъ не порывалъ съ дѣйствительностью, хотѣлъ держаться земли, былъ въ сущности перестановкой нашихъ надеждъ изъ ближайшаго будущаго въ неопредѣленную даль. Въ нашихъ мечтахъ и надеждахъ мы старались или стоять на твердой почвѣ (Товянскій, Мицкевичъ, Цѣшковскій), или переносили ііхъ въ горній міръ, чтобы, свѣтя намъ оттуда, эти мечты были стимуломъ для усилій въ достиженіи общей цѣли (Красинскій, Словацкій).

Въ сравненіи съ нашимъ мессіанизмомъ, русскіе мессіанисты менѣе реальны и болѣе логичны. Они ждутъ космическаго преображенія земли и человѣка. Съ этой точки зрѣнія нашъ мессіанизмъ скученъ для русскихъ — когда онъ ступаетъ по землѣ, безсодержателенъ — когда онъ взлетаетъ надъ землею; онъ не нашелъ у нихъ ни симпатій, ни отголосковъ; они хотятъ оставаться на землѣ, но до глубины преобразить эту землю.» [63] Zdziechowski. Wiplywy rosyjskie… р. 17—18.

Но этотъ подвигъ, это чудо неосуществимо на землѣ. Потому русская душа, въ своемъ стремленіи къ святости, къ чуду становится пассивною, созерцательною, такъ легко опускаетъ крылья въ борьбѣ со зломъ внѣшняго міра. «Принципъ: все или ничего. обычно въ Россіи оставляетъ побѣду за н и ч ѣ м ъ». «Всякій человѣческій идеалъ совершенства, благородства, чести, чистоты, свѣта представляется русскому человѣку малоцѣннымъ, слишкомъ мірскимъ, средне–культурнымъ. И колеблется русскій человѣкъ между началомъ звѣринымъ и ангельскимъ, мимо начала человѣческаго. Для русскаго человѣка характерно это качаніе между святостью и свинствомъ. Если нельзя быть святымъ, то не такъ уже важно, быть ли мошенникомъ или честнымъ.» [64] Н. Бердяевъ. О святости и честности (1916) въ томъ же сборникѣ «Судьба Россіи», стр. 74—80.

Этотъ внутренній разладъ въ русской душѣ ведетъ къ фатализму, къ примиренію съ самой худшей дѣйствительностью, по словамъ Здѣховскаго. Бездѣйственность, пассивность послѣ краткаго порыва — вотъ основы русской души, тѣсно связанныя съ ея религіознымъ максимализмомъ. [65] По мнѣнію Здѣхозскаго, проповѣдь творчества, творческаго дерзанія Н. А. Бердяева одинока среди русскаго общества, идетъ въ разрѣзъ съ его настроеніями. Бердяевскую философію творчества и дѣйственности Здѣховскій считаетъ проявленіемъ польской крови, текущей въ жилахъ Бердяева — до того эта философія не свойственна русской душѣ. Zdziechowski, op. cit, р. 44.

Жуткому очарованію того же максимализма въ иной области — въ литературѣ и вліянію его на польскую душу посвящена слѣдующая статья Здѣховскаго: «Руссификація въ литературѣ». На примѣрѣ Ал. Закржевскаго [66] Поляка по рожденію, но страстнаго поклонника русской литературы, автора книгъ: «Сверхчеловѣкъ надъ бездной. К. 1911», «Карамазовщина. К. 1912», «Подполье. К. 1912», «Религія. К. 1913». видитъ профессоръ это страшное увлеченіе. Закржевскій презираетъ польскую литературу, застывшую въ націонализмѣ, презираетъ во имя русской литературы, «родившейся изъ культа страданія, ставшей истинной теургіею, якоремъ спасенія міра, провозвѣстникомъ его религіознаго возрожденія.» Эта добровольная русификація поляковъ страшитъ краковскаго профессора, и онъ живописуетъ ее въ формѣ разговора со спутникомъ но вагону, тоже полякомъ, влюбленнымъ въ русскую литературу: — «Всечеловѣчность, всеобъемлемость русской души — вотъ то, что привлекаетъ польскую молодежь. Ни одна западная литература не достигаетъ такихъ метафизическихъ и этическихъ глубинъ, такого мученичества, такой страстной тоски по царству Божію». «Россія — единственный народъ, мыслящій не о данномъ моментѣ, а о вѣчности, не о земномъ благополучіи, а о градѣ небесномъ, — и потому вѣрю я, что въ ней побѣдятъ не лозунги разрушенія и хаоса, а Христосъ.» Въ возраженіяхъ своему фанатическому собесѣднику проф. Здѣховскій старается подчеркнуть уже знакомыя намъ отрицательныя черты русскаго максимализма. Слишкомъ высокій идеалъ приводитъ къ житейской фальши, къ разладу съ жизнью, къ отрицанію міра и отрицанію христіанства даже. И потому Здѣховскій съ особеннымъ вниманіемъ останавливается на Розановѣ, на его зловѣщемъ душевномъ, раздвоеніи и иногда кощунственной борьбѣ съ Христомъ. Аморализмъ (какъ слѣдствіе слишкомъ высокаго моральнаго идеала) — вотъ, по мнѣнію Здѣховскаго, главная черта современной русской литературы.

Наконецъ, послѣднее и самое страшное искушеніе въ духѣ русской революціи, въ ея максимализмѣ, еще съ 60–хъ годовъ привлекавшей многія польскія души. Но обольстительныя обѣтованія коммунизма несутъ за собой отрицаніе демократизма, отрицаніе религіи и нравственности. Противъ большевистскаго варварства (психологически глубоко заложеннаго въ русской душѣ) Польша должна встать, какъ «antemurale christianitatis». Во имя истиннаго христіанства она должна стряхнуть съ себя всякую заразу русскаго максимализма. [67] Таковъ общій смыслъ двухъ послѣднихъ статей: «Революція и руссификація», «Страхъ какъ факторъ русификаціи», центръ тяжести которыхъ въ изложеніи политическихъ событій послѣднихъ лѣтъ.

Итакъ, несмотря на нѣсколько другой подходъ къ темѣ, общій смыслъ книги Здѣховскаго близокъ къ книгѣ Кутшебы. Русская душа враждебна польской душѣ. Между ними пропасть. Если она заполнялась въ послѣднія десятилѣтія, то въ этомъ страшная опасность. Необходимо вновь углубить эту пропасть, чтобы отгородиться отъ русскаго пессимизма и максимализма, тлетворныхъ явленій, выросшихъ на почвѣ русскаго православія.

Такъ понимаютъ. Россію поляки, въ лицѣ двухъ крупнѣйшихъ своихъ ученыхъ. Вмѣсто того, чтобы возражать имъ, перейдемъ къ разбору третьей книги по данному вопросу, написанной другимъ славяниномъ — чехомъ П. Копалемъ. [68] Pawel Kopal. Das Slawentum und der deutsche Geist. Problem einer Weltkultur auf Grundlage des religiösen Idealismus– Jena 1914, p. 192. Его характеристика православія и русской культуры даетъ часто исчерпывающій отвѣтъ на утвержденія обоихъ польскихъ профессоровъ.