Трушова - Православие и Культура

Но русская душа не знаетъ этихъ сдержекъ: въ ней преобладаютъ чувства и чувственность. Иванъ Грозный, Петръ Великій. Екатерина II — образцы русской необузданной «широкой натуры». Русская душа не знаетъ равновѣсія, ее характеризуютъ отвращеніе къ умѣренности, вѣчныя крайности и пессимизмъ, выросшій изъ религіозныхъ взглядовъ русскаго православія, (р. 68).

И русское общество тоже, проходило школу у государства и церкви. Но они не сумѣли его воспитать.

Русская церковь обращала больше вниманія на внѣшность, на формы культа, чѣмъ на духовное воспитаніе вѣрующихъ. А государство дѣйствовало лишь угрозами…

Наконецъ, и въ обычаяхъ, въ культурѣ общежитія тѣ же различія. Западъ, подъ вліяніемъ того же католицизма, создалъ понятіе рыцарства. Христіанскій рыцарь — защитникъ вдовъ и сиротъ, ревнивый хранитель своей чести и слова, поклонникъ Прекрасной Дамы, выросъ цѣликомъ на почвѣ католицизма. Съ исчезновеніемъ рыцарства какъ сословія, выработанный имъ высокій идеалъ житейскаго поведенія продолжаетъ оставаться и вліять на культуру остальныхъ слоевъ общества. Для Польши характерно распространеніе шляхетскаго гонора и обхожденія среди широкаго мѣщанства и крестьянства даже (стр. 7 7).

Опять таки, Россія не знала рыцарства. Ея воспитатели — Византія и Татары не знали идеала чести, а лишь идеалъ послушанія, челобитія, смиренія и придворной лести. Достаточно сравнить два житейскихъ идеала — «Домострой» и современнаго ему «Дворянина» Луки Горняцкаго (приспособленіе къ польскимъ условіямъ извѣстнаго Кастильона).

И если сейчасъ тонкій слой русскаго дворянства, офицерства приблизился къ западнымъ рыцарскимъ понятіямъ, то огромное большинство народа чуждо западной психикѣ. «И полякъ не пойметъ типовъ Достоевскаго, не пойметъ босяковъ Горькаго, не знающихъ, что такое честь.» (стр. 78).

Таковы главныя положенія любопытной книги проф. Кутшебы, положенія весьма печальнаго характера. Кардинальныя различія восточнаго и западнаго христіанства обусловили собою глубокое расхожденіе во всѣхъ областяхъ культуры между двумя братскими народами. Но неужели это расхожденіе неизмѣнно, неужели постоянное общеніе между Россіей и Польшей не можетъ создать взаимныхъ вліяній, перекинутъ мостикъ черезъ глубокую, черную пропасть?

Какъ историкъ, проф. Кутшеба остановился и на этомъ вопросѣ въ заключеніи своей книги.

Но, разсматривая исторію взаимныхъ вліяній Россіи и Польши, онъ проходитъ къ неутѣшительнымъ выводамъ. Еще въ началѣ нашей исторіи различія были меньше. Но съ ХУ вѣка антагонизмъ –церквей усилился. Въ ХV и ХVІ окончательно разошлись дороги, по которымъ пошли русское и польское право, нравы и обычаи (стр. 81).

И даже XIX вѣкъ не далъ почти ничего въ области взаимныхъ вліяній. Трудно усмотрѣть какое либо значительное вліяніе Польши на русскую культуру XIX в. (въ сравненіи съ громадной ролью всей западной культуры вообще). А обратныя вліянія Россіи на Польшу или равны нулю (въ области религіи), или незначительны и обычно вредны (въ области права, обычаевъ и литературы).

Итакъ, пропасть между русской и польской культурой существуетъ и будетъ существовать долгіе годы — вотъ общій выводъ книги.

Подробное изложеніе этой книги избавляетъ насъ отъ обязанности разбирать ее и опровергать тѣ ошибочные выводы, которые дѣлаетъ проф. Кутшеба, исходя нерѣдко ихъ правильныхъ посылокъ. Намъ кажется, что каждому безпристрастному читателю ясна основная ошибка его книги — преувеличенное заостреніе противоположностей польской и русской культуры, получаемое довольно простымъ методомъ: отнесенія всѣхъ положительныхъ чертъ христіанскаго міропониманія въ кредитъ католичеству, всѣхъ отрицательныхъ (но отношенію къ земному міру) — въ дебетъ православію. Этотъ пріемъ привелъ и ко всей дальнѣйшей окраскѣ книги: накопленію свѣтлыхъ красокъ на одной сторонѣ и сгущенію тѣней на другой. Отъ этого книга выигрываетъ въ яркости, но много теряетъ въ убѣдительности.

Въ яркой книгѣ проф. Кутшебы русская и польская культура стоять какъ Ариманъ и Ормуздъ, какъ Чернобогъ и Бѣлобогъ, другъ противъ друга; онѣ такъ рѣзко очерчены и противоположны, что взаимныя вліянія между ними едва ли возможны. Интереснаго вопроса о взаимодѣйствіи культуръ проф. Кутшеба едва коснулся въ заключеніи своей книги.

Но вопросъ о взаимныхъ вліяніяхъ — главное содержаніе сборника статей проф. Здѣховскаго. Основная посылка его приблизительно та же. Восточная темная русская душа — антитеза западной, свѣтлой польской душѣ. Но къ ужасу своему онъ замѣчаетъ, что между ними нѣть непроходимой пропасти, что русская душа все сильнѣе и пагубнѣе вліяетъ на польскую душу; по поводу этого «растлѣвающаго вліянія Востока» авторъ и счелъ нужнымъ бить въ набатъ.

Самое страшное въ русской душѣ для Здѣховскаго ея максимализмъ, очаровавшій Польшу.

Стремленіе къ абсолютному совершенству во что бы то ни стало — вотъ, сущность русскаго максимализма. Проявленіе его авторъ видитъ въ трехъ областяхъ: въ области морали (въ этомъ очарованіе русской литературы), въ области общественной (стремленіе къ осуществленію рая земного, питающее русскую революцію) и въ области политической (гдѣ догматъ всемірной самодержавной имперіи руководилъ русской политикой). «Съ этихъ трехъ сторонъ максимализмъ произвелъ натискъ на польскую душу, стремись ее обольстить и растлитъ»… (р. VI).

Эту страшную опасность Здѣховскій, по собственнымъ словамъ, почувствовалъ еще въ 1911 — 12 году. И самая ранняя изъ статей его сборника: «Нѣсколько мыслей надъ гробомъ Столыпина» посвящена политическому максимализму Россіи — ея націонализму, для характеристики котораго Здѣховскій не находить достаточно рѣзкихъ словъ. Полное нравственное одичаніе — вотъ, по его мнѣнію, сущность русскаго политическаго максимализма, воплотившагося въ двухъ крайностяхъ: въ реакціонномъ націонализмѣ и во все уничтожающемъ духѣ бунта и революціи. И цитируя слова О. Шарапова о томъ, что «Россія—прогрессивный паралитикъ, лишенный надежды на выздоровленіе», Здѣховскій предрекаетъ, что Россія сыграла уже свою политическую роль: она создала государство, которое разлагается на нашихъ глазахъ и превратится въ хаосъ (это писано въ 1911 г.). Если есть что цѣнное въ русской культурѣ, то это не ея государственность, а исканія русской религіозной души, въ своемъ максимализмѣ взыскующей царства Божія.

Задачѣ опредѣлить основныя черты русской религіозности посвящена вторая статья сборника: «Антиноміи русской души» (1916 г.). Она почти цѣликомъ состоитъ въ изложеніи извѣстной статьи Н. А. Бердяева: «Душа Россіи». Въ рѣзкихъ утвержденіяхъ и антитезахъ Бердяева Здѣховскій съ удовольствіемъ видитъ полное подтвержденіе своей любимой мысли о максимализмѣ русской души. Въ извѣстной, жуткой противорѣчивости своей Россія — «самая государственная… и самая безгосударственная страна въ мірѣ», самая націоналистическая и наиболѣе стыдящаяся своей національности. Россія — страна безграничной свободы духа, странничества и исканія Божьей правды — и страна неслыханнаго сервилизма и покорности, консерватизма.