Трушова - Православие и Культура

Почти все дѣйствіе въ его романахъ можно свести къ разговору, къ нервному діалогу, къ бредовому монологу. Слышишь бесѣды братьевъ Ивана и Алеши Карамазовыхъ, чутко ловишь бредовой шопотъ князя Мышкина и Рогожина у трупа Настасьи Филипповны и невольно готовъ воскликнуть: «какъ во снѣ». Такъ, быстро ц напряженно развиваются событія только во снѣ, и такъ отчетливы слуховыя галлюцинаціи только у сновидца.

Сонъ нагромождаетъ одно событіе на другое, сплетаетъ и перекрещиваетъ основное событіе неожиданными эпизодами и нарушаетъ всѣ привычныя перспективы времени и пространства. Эта сторона сновидѣній поставила передъ психологами трудный вопросъ: какъ сознаніе спящаго можетъ вмѣстить въ короткій промежутокъ времени сна такое обиліе событій.

У Достоевскаго всегда необычайное нагроможденіе событій, отсутствіе мѣрила времени, — въ одинъ день, иногда въ нѣсколько часовъ проносится такой вихрь событій, что ихъ хватило бы на годъ («Преступленіе и Наказаніе», «Идіотъ», «Подростокъ» и т. д.).

Такое сгущеніе событій чрезвычайно усиливаетъ драматическій эффектъ, но временами оно нарушаетъ гармоничность построенія. Достоевскій зналъ за собой этотъ недостатокъ. «Множество отдѣльныхъ романовъ и повѣстей разомъ втискивается у меня въ одинъ, такъ что ни мѣры, ни гармоніи», пишетъ онъ Η. Н. Страхову по поводу «Бѣсовъ». [56] Біографія, отд. 2, стр. 310—311. )

Драматизмомъ произведеній—сновъ Достоевскаго объясняется и скупость описаній и внѣшнихъ характеристикъ. Уже Д. С. Мережковскій отмѣтилъ, что Достоевскій въ пріемахъ своего творчества близко держался «трехъ единствъ», имѣющихъ такое значеніе для теоріи драмы. [57] См. этюдъ С. Карцевекаго «Эстетика Достоевскаго» (Совр. 3 1921, III). ) Въ произведеніяхъ Достоевскаго преобладаютъ слуховые образы надъ зрительными. Онъ почти не видитъ обстановки, не замѣчаетъ ни мѣста, ни времени дѣйствія. Все происходитъ въ одномъ городѣ, часто въ одномъ домѣ, мѣсто дѣйствія лишено конкретныхъ признаковъ; дѣйствіе проходитъ почти «въ полотнахъ». Какая скупость бытовыхъ подробностей, какое блѣдное отраженіе окружающей обстановки! Нѣтъ пейзажа, только изрѣдка нѣсколько общихъ словъ для обозначенія времени и мѣста дѣйствія. Вотъ примѣры: «Но ночь была восхитительная. Было морозно. Полный мѣсяцъ обливалъ землю матовымъ серебрянымъ блескомъ» … («Скверный анекдотъ»), или: «наступаетъ осень, желтѣетъ листъ» … («Игрокъ», глава 13) и такъ всюду и вездѣ. Достоевскаго интересуетъ дѣйствіе, а не обстановка, и онъ постоянно торопится перейти къ діалогу, ограничивая себя самыми общими поясненіями для связи событій. Поэтому онъ только даетъ «ремарки» для актера, а не описываетъ происходящее. Вотъ примѣръ на удачу изъ «Дядюшкина сна»:

«Госпожа Москалева садится въ кресло и значительно взглядываетъ на Зину. Зина чувствуетъ на себѣ этотъ взглядъ, и какаято непріятная тоска начинаетъ щемить ея сердце.

— Зина!

Зина медленно оборачиваетъ къ ней свое блѣдное лицо и подымаетъ свои черные, задумчивые глаза.

— Зина, я намѣрена поговорить съ тобой о чрезвычайно важномъ дѣлѣ.

Зина оборачивается совершенно къ своей маменькѣ, складываетъ свои руки И стоитъ въ ожиданіи. Въ лицѣ ея досада и насмѣшка, что, впрочемъ, она старается скрыть.»

Развѣ это не ремарки?

Каторжная жизнь не давала исхода страстной, болѣзненночувствительной натурѣ Достоевскаго. «Ядъ, вогнанный внутрь», отравлялъ организмъ и создавалъ ненормально напряженную жизнь плоти и духа; эта жизнь, подпочвенная, искала выхода и пробивалась наружу въ творческихъ снахъ Достоевскаго.

Внутренняя жизнь раздроблялась на рядъ образовъ, объективировавшихъ разныя –стороны душевнаго міра. Видѣнія — сны давали матеріалъ для творческаго процесса Достоевскаго. Но остается не освѣщеннымъ еще вопросъ о формирующей силѣ этого процесса.

Дневному сознанію сонъ представляется хаотической смѣной образовъ, нарушающей всѣ привычные законы мышленія. Однако, новѣйшія изслѣдованія въ области сновидѣній приходятъ къ выводу, что сонъ протекаетъ по особымъ, ему одному свойственнымъ законамъ и имѣетъ свою закономѣрность. Вотъ какъ Фрейдъ опредѣляетъ эту сторону сновидѣній: «сонъ нельзя сравнивать съ музыкальнымъ инструментомъ, который издаетъ негармоничные звуки, навлекаемые изъ него не рукою музыканта, а ударами какой–нибудь внѣшней силы: сонъ не безсмысленъ, не абсурденъ, не предполагаетъ, что часть богатствъ нашихъ представленій спитъ въ то время, какъ другая часть начинаетъ пробуждаться. Сонъ полноцѣнный психическій феноменъ, а именно является исполненіемъ желанія; его должно включить въ связь съ понятными намъ душевными явленіями бодрствованія, его создала очень сложная интеллектуальная дѣятельность.» [58] Freud. Op. eit. S 35. )

Такимъ образомъ, въ основѣ всякаго сна, по мнѣнію Фрейда, лежитъ желаніе, объективированное какъ уже осуществленное, и оно является формирующей силой сна. «Мысль, сначала выступающая въ формѣ желанія, затѣмъ объективируется сномъ»; значитъ, задача изслѣдователя — за смѣной образовъ объективированнаго сна вскрытъ его основную мысль.

Можно ли въ творчествѣ Достоевскаго найти аналогію этой формирующей силы сновидѣнія? Намъ думается, что до извѣстной мѣры и здѣсь наше наблюденіе подтверждаетъ основную мысль всей статьи.

Достоевскій отличался большой силой ума, направленнаго къ постановкѣ «вѣчныхъ вопросовъ». Мы знаемъ, напримѣръ, что однимъ изъ такихъ основныхъ вопросовъ былъ вопросъ о существованіи Бога. Въ письмѣ къ А. Н. Майкову Достоевскій писалъ: «главный вопросъ, который проводится во всѣхъ частяхъ романа «Братья Карамазовы» — тотъ самый, которымъ я мучился сознательно и безсознательно всю мою жизнь — существованіе Бога.» Именно «мучился», ибо неотступно стояли передъ Достоевскимъ «вѣчные вопросы» и мучили его сознаніе. Желаніе дать отвѣты на эти вопросы и было творческимъ стимуломъ его произведеній —· сновъ. Если внутренній міръ Достоевскаго давалъ матеріалъ для его творческихъ образовъ, облекалъ ихъ въ плоть и кровь, то неотступные вопросы, требовавшіе отвѣта, являлись двигательнымъ импульсомъ и формирующей силой его произведеній. Произведенія Достоевскаго — «осуществленныя желанія» творческаго генія, объективировавшія сложный міръ его душевныхъ переживаній.

Философія Достоевскаго, его міросозерцаніе, какъ совокупность отвѣтовъ на волновавшіе его вопросы, играетъ направляющую роль въ его творчествѣ. «Надъ всѣмъ, созданнымъ Достоевскимъ, витаетъ его мысль, проникая въ самое ядро его художественныхъ замысловъ, придавая имъ особое, вполнѣ индивидуальное, идейное содержаніе», замѣчаетъ Ф. Батюшковъ въ своей работѣ о Достоевскомъ. Надъ этимъ идейнымъ содержаніемъ, заключеннымъ въ творчествѣ Достоевскаго, съ особой настойчивостью бьется мысль его изслѣдователей, и интересъ къ идейному содержанію, столь богатому, невольно заслонялъ собою интересъ къ его личности. Почти все значительное, написанное о Достоевскомъ, имѣетъ въ виду именно эту сторону его жизни.