Трушова - Православие и Культура

Въ снахъ–произведеніяхъ Достоевскаго мы видимъ тѣ же обнаженія самыхъ затаенныхъ уголковъ человѣческой души. И если насъ смущаетъ художественное любопытство Достоевскаго къ смердяковщинѣ, къ половому извращенію, къ буйнымъ приливамъ страсти, то не обратиться ли за разъясненіемъ къ психологіи сна и его законамъ?

Все же остается неразрѣшеннымъ, можетъ быть, самый страшный вопросъ — отвѣтственъ–ли и въ какой мѣрѣ человѣкъ за свои сны? Вопросъ этотъ рѣшали по разному. Ницше считалъ желаніе снять съ себя отвѣтственность за сны слабостью и отсутствіемъ мужества:, «ничто въ такой мѣрѣ не принадлежитъ вамъ, какъ сны ваши. Ничто не является въ такой мѣрѣ вашимъ дѣломъ. Матеріалъ, форма, время, актеры, зрители — въ этихъ комедіяхъ всѣмъ являетесь вы сами. И именно здѣсь вы боитесь и стыдитесь самихъ себя.» Но, вѣроятно, ближе къ истинѣ тѣ, кто учитываетъ творческую работу сна надъ матеріаломъ, имъ перерабатываемымъ изъ отрывковъ нашихъ чувствъ и мыслей. Сонъ беретъ начало въ самыхъ скрытыхъ тайникахъ души и уже изъ скрытыхъ влеченій и желаній плететъ свои узоры. Надо думать, что правъ одинъ изъ старыхъ изслѣдователей психологіи сновидѣній, Ф. Гильдебрандтъ, говоря: «нельзя себѣ представить ни одного поступка, совершаемаго во снѣ, первоначальный мотивъ котораго не промелькнулъ бы въ душѣ бодрствующаго какъ–нибудь раньше въ видѣ желанія, вожделѣнія, побужденія». [51] Hildebrand. Der Traum. S. 52. А какого рода мысли и чувства пробиваются даже въ область сознательнаго, объ этомъ самъ Достоевскій говоритъ лучше всего въ «Запискахъ изъ подполья»: «Есть въ воспоминаніяхъ всякаго человѣка такія вещи, которыя онъ открываетъ не всѣмъ, а развѣ только друзьямъ. Есть и такія, которыя онъ и друзьямъ не откроетъ, а развѣ только себѣ самому, да и то подъ секретомъ. Но есть, наконецъ, и такія, которыхъ даже и себѣ человѣкъ открывать боится, и такихъ вещей у всякаго порядочнаго человѣка довольно таки накопится. То есть даже такъ: чѣмъ болѣе онъ порядочный человѣкъ, тѣмъ болѣе у него ихъ есть.»

Для правильнаго рѣшенія вопроса объ отвѣтственности за сексуальный характеръ сна, надо еще имѣть въ виду одну особенность психологіи сна, обыкновенно упускаемую. Сонъ не отражаетъ моральнаго уровня даннаго дня, а воскрешаетъ далекое прошлое, главнымъ образомъ дѣтство и періодъ перехода къ половой зрѣлости. «Инфантилизмъ» сновидѣній отмѣченъ почти всѣми изслѣдователями; такъ Зильбереръ, между прочимъ, говоритъ: «Сонъ выдаетъ дѣтскія фантазіи, мстительнаго и разрушительнаго характера (онѣ у дѣтей встрѣчаются чаще, чѣмъ это можно было бы предположить), которыя ожили въ данную минуту вслѣдствіе какого–либо стеченія душевныхъ переживаній.»

Опять чрезвычайно любопытно отмѣтить упорное возвращеніе Достоевскаго въ своихъ произведеніяхъ къ воплощенію дѣтскихъ переживаній, причем эти дѣтскія переживанія необычайно ярко окрашены сексуально («Маленькій герой», «Неточка Незванова»).

Мы не имѣемъ возможности углубляться дальше въ затронутую нами тему: это требовало бы отъ насъ детальнаго изслѣдованія творчества Достоевскаго подъ угломъ зрѣнія психоанализа. Наша задача скромнѣе: мы хотѣли только въ самыхъ общихъ чертахъ намѣтить кругъ вопросовъ, всплывающихъ при такомъ подходѣ. Въ заключеніе позволимъ себѣ еще нѣсколько остановиться на отдѣльныхъ пріемахъ творчества Достоевскаго, на его эстетикѣ и попытаемся объяснить бросающіяся въ глаза особенности этихъ пріемовъ, какъ слѣдствіе близости душевной настроенности Достоевскаго къ психологіи сна.

Неоднократно изслѣдователей вводили въ заблужденіе постоянныя утвержденія Достоевскаго, что его романы отражаютъ современную ему дѣйствительность. Самъ Достоевскій считалъ себя реалистомъ и былъ глубоко увѣренъ въ реальномъ бытіи своихъ фантастическихъ образовъ. Η. Н. Страховъ говорить, что Достоевскій «не останавливался ни передъ чѣмъ и, что бы онъ ни изображалъ, онъ самъ твердо вѣрилъ, что возводитъ свой предметъ въ перлъ созданія, даетъ ему полную объективность. Не разъ мнѣ случалось слышать отъ него, что онъ считаетъ себя совершеннымъ реалистомъ, что тѣ преступленія, самоубійства и всякія душевныя извращенія, которыя составляютъ обыкновенную тему его романовъ, суть постоянное и обыкновенное явленіе въ дѣйствительности и что мы только пропускаемъ ихъ безъ вниманія.» [52] Біографія. Отд. 1, стр. 226. ) Самъ Достоевскій даетъ ключъ къ правильному пониманію своего реализма. Не о реально существующихъ фактахъ во внѣ говорить Достоевскій, а о реальныхъ фактахъ внутренняго міра, которые и должны объяснить факты внѣшней жизни. «Совершенно другія понятія имѣю я о дѣйствительности и реализмѣ», пишетъ Достоевскій, «чѣмъ наши реалисты и критики. Мой идеализмъ — реальнѣе ихняго. Господи! пересказать толково то, что мы всѣ, русскіе, пережили послѣдніе десять лѣтъ въ нашемъ духовномъ развитіи, — да развѣ не закричатъ реалисты, что это фантазія. А между тѣмъ это исконный настоящій реализмъ, только глубже, а у нихъ мелко плаваетъ.» [53] Біографія, стр. 202. Письмо къ Майкову. Достоевскій себя считаетъ «реалистомъ въ высшемъ смыслѣ, т. е. изображающимъ всю глубину души человѣческой», и онъ совершенно правъ, если отбросить обычную терминологію. Но. какъ сновидецъ, Достоевскій свои внутреннія переживанія объективируетъ въ образы и не можетъ не вѣрить въ ихъ реальное бытіе, ибо, усомнившись, онъ спугнулъ бы свои фантастическія видѣнія — галлюцинаціи. Η. Н. Страховъ совершенно вѣрно подмѣчаетъ эту сторону творчества Достоевскаго. «Часто мнѣ приходило въ голову», говоритъ онъ, «что если Достоевскій самъ явно видѣлъ, какъ сильно окрашиваетъ субъективность его картины, то это помѣшало бы ему писать; если бы онъ замѣчалъ недостатки своего творчества, онъ не могъ бы творить.» [54] Біографія, отд. 1, стр. 226.

Эта способность Достоевскаго претворять внутренній міръ своихъ ощущеній и представленій въ міръ образовъ, ярко окрашенныхъ чертами галлюцинацій, придаетъ всему его творчеству особый фантастическій колоритъ. Отдѣльные пріемы его творчества стоятъ въ самой тѣсной связи съ этой особенностью.

«Превращеніе представленія въ галлюцинаціи является не единственнымъ отличіемъ сна отъ ему соотвѣтствующаго мышленія въ состояніи бодрствованія. Изъ этихъ образовъ сонъ создаетъ положеніе, онъ представляетъ нѣчто, какъ происходящее сейчасъ, онъ драматизируетъ идею, какъ говоритъ Спитта.» [55] Freud. Op. cit. S. 34. )

Все творчество Достоевскаго насквозь проникнуто драматизмомъ, что и объясняетъ легкость приспособленія его произведеній къ театральнымъ постановкамъ. Ему трудно дается повѣствованіе, и преимущественно дѣйствіе переносится въ настоящее время. Любопытно съ этой точки зрѣнія построеніе «Игрока». Форма повѣствованія: дневникъ–записки, но все построеніе въ головокружительномъ дѣйствіи, совершенно лишенномъ повѣствовательнаго элемента. И когда, начиная съ главы ХІII–й, Достоевскій заставляетъ продолжатъ героя свое повѣствованіе мѣсяцъ спустя послѣ развязки его личной трагедіи, то онъ не только не въ состояніи придать разсказу болѣе спокойную эпическую форму, но сразу ставитъ насъ въ положеніе зрителей трагической развязки. «Романъ Достоевскаго», говоритъ Д. О. Мережковскій, — «не спокойный плавно развивающійся эпосъ, а собраніе пятыхъ актовъ многихт. трагедій», и этими словами правильно опредѣляетъ эстетическое воспріятіе отъ чтенія произведеній Достоевскаго.