Трушова - Православие и Культура

Но есть слезы Сонечки Мармеладовой, есть плачъ невиннаго ребенка, — онѣ мѣшаютъ принятъ міръ. И міръ долженъ быть преображенъ всеобщимъ нравственнымъ подвигомъ. А путь для него не во внѣшней регламентаціи правомъ, не въ человѣческой мудрости, а лишь въ вѣчномъ источникѣ жизни, въ Евангеліи. «И се множае Соломона здѣ» (Ев. Лук. XI — 31). Установить конкретныя отношенія человѣка къ человѣку и къ міру во всей ихъ полнотѣ можетъ только христіанская вѣра. А на этомъ пути русское сознаніе и русская литература есть шагъ впередъ. Русская литература — «новое переживаніе Евангелія», (стр. 56).

Нашъ вѣкъ (особенно на Западѣ) — вѣкъ индивидуализма, вѣкъ духовной разобщенности. Но русская душа все время ищетъ вселенскаго смысла жизни, любви, «соборнаго начала», въ которомъ только личность и живетъ полною жизнью. Ярко выраженныя въ русской литературѣ и въ русской жизни [73] Копаль останавливается на русскомъ сектантствѣ, на. хожденіи въ пародъ, стр. 67—68. начала любви, состраданія, служенія ближнему и человѣчеству — для Копаля проявленія все одной и той же идеи der Allheit, универсализма, вѣрнѣе вселенской любви, какъ руководящаго начала русской души.

Наконецъ, горячая вѣра въ загробный міръ, мысль о потустороннемъ, das Überweltlichkeitsmotiv, вовсе не приводитъ къ пассивному аскетизму, къ ослабленію нравственнаго интереса къ этому міру, какъ это думаетъ Гарнакъ. Она лишь освобождаетъ русскую душу отъ мелочности, отъ будничнаго мѣщанства, создавая болѣе глубокій взглядъ на жизнь (стр. 84). По мнѣнію Копаля, въ связи съ этой чертой находится и широта русской натуры, и нѣкоторая величавость ея. И онъ рисуетъ въ восторженныхъ чертахъ (въ духѣ первыхъ славянофиловъ) картину русской жизни, гдѣ все хорошо — и проникнутыя духомъ этики хозяйственныя коопераціи (артели, задруги?), и русская община, и проникнутый любовью чинъ жизни, гдѣ больше состраданія и сорадованія ближнему, чѣмъ въ католическихъ странахъ. Европа въ техническихозяйсгвенномъ развитіи XIX в. позабыла «человѣка въ себѣ» (den Mensch an sich), этого не сдѣлала Россія. «Если Западъ просвѣтилъ лицо земли искусствами и науками, воспиталъ человѣческую индивидуальность, — то онъ въ XIX в. потерялъ изъ виду потусторонній міръ, и потому потерялъ то спокойствіе и чинность духа, которыя можно найти на Востокѣ. Звучаніе вѣчности въ православіи даетъ жизни нѣчто торжественное, твердое, спокойное, радостное и созерцательное» (стр. 91). Этому долженъ поучиться Западъ у Россіи.

— восторженно заканчиваетъ Копаль одну изъ главъ своей книги.

Но если русская душа такъ полна нравственнаго богатства, если она даетъ ex Oriente lux, то какъ объяснить ея страстную судьбу, ея боренья и страшныя паденія, переживаемыя ею катастрофы?

Въ отличіе отъ предыдущихъ польскихъ писателей, Копалъ грѣшитъ тѣмъ, что не замѣчаетъ почти отрицательныхъ началъ въ русской душѣ. Плѣненный ея духовными красотами, онъ прошелъ мимо той глубокой антиномичности, которую усмотрѣлъ въ ней Бердяевъ.

Правда, Копалъ замѣчаетъ нѣкоторые недостатки русскаго мышленія. Ему, напримѣръ, не хватаетъ достаточно глубокаго философскаго и религіознаго обоснованія идеи государства. Нѣтъ выросшаго въ реформаціи (по мнѣнію Копаля) пониманія субъективныхъ публичныхъ правъ. Недостаточное вниманіе къ элементу права въ общественной жизни — общая ошибка и славянофиловъ, и А. М. Добролюбова, и Л. Н. Толстого. Россіи не хватаетъ сознанія права, и это задача будущаго ея сотрудничества съ европейской мыслью. Затѣмъ, русская философія, ярко окрашенная идеализмомъ, не выработала еще безукоризненной систематичности и методичности. «Она до сихъ поръ не равноцѣнна русской литературѣ» (с. 111). И здѣсь опять русская мысль нуждается въ совмѣстной работѣ съ западно–европейской, особенно съ нѣмецкой мыслью.

Интересна общая тенденція книги Копаля, — въ отличіе отъ большинства славянскихъ и германскихъ писателей, указать на большое духовное сродство славянской и нѣмецкой культуры, на полную возможность для нихъ совмѣстной работы. Поэтому, въ соотвѣтствіи со своей оріентировкой всей культуры на религіозномъ базисѣ, онъ старается подчеркнуть сродство славянскаго и германскаго религіознаго духа.

Вслѣдствіе этого цѣлая глава его книги посвящена вопросу о реформаціи въ Чехіи и Польшѣ (гдѣ онъ, быть можетъ, нѣсколько преувеличиваетъ роль протестантизма въ чешской и польской культурѣ), другія двѣ главы заняты вопросомъ о точкахъ соприкосновенія русскаго благочестія съ духомъ реформаціи. Русское православіе, обладающее уже указанными великими духовными сокровищами, нуждается въ методахъ реформаціи и «способно къ оплодотворенію реформаціей». Россіи нѣсколько недостаетъ глубокаго религіознаго субъективизма, духа мейстера Экхардта, Лютера, Беме. «И Россіи слѣдуетъ совершить паломничество въ Виттенбергъ, чтобы вдохновиться его духомъ» (стр. 81).

Мы не станемъ сейчасъ обсуждать этихъ любопытныхъ, но весьма спорныхъ пожеланій Копаля, ибо это выходитъ изъ предѣловъ нашей задачи.

Вернемся къ началу нашей статьи. Всѣ разобранныя нами книги одинаково сильно подчеркиваютъ значеніе религіознаго начала въ созданіи русской «народной души». Правда, онѣ держатся зачастую противоположныхъ точекъ зрѣнія и грѣшатъ: однѣ — преувеличеніемъ темныхъ, послѣдняя — преувеличеніемъ свѣтлыхъ ея сторонъ. Но точка зрѣнія Копаля, конечно, кажется намъ ближе къ истинѣ. Если авторы — поляки заостряютъ глубокій разрывъ между восточной и западной культурой (считая поляковъ истинными представителями Запада), то авторъ — чехъ старается найти общіе признаки славянскаго духа и, отдавая должную дань его свѣтлымъ сторонамъ, находитъ однако, чю нѣтъ глубокихъ различій между восточной и западной культурой. Дѣти одного христіанскаго міросозерцанія, обѣ онѣ могутъ благотворно вліять другъ на друга, оплодотворятъ другъ друга, сохраняя полное своеобразіе свое. И религіозный идеализмъ славянства, обогащенный логикой германскаго философскаго идеализма, можетъ явить міру богатые и творческіе плоды своего духа, своего стремленія быть на землѣ «истинными чадами Божіими».

Порукой этому, — какъ думаетъ Копалъ, — богатое раскрытіе славянской души по преимуществу въ русской церкви и русской литературѣ XIX вѣка.

Ни одна изъ указанныхъ книгъ не дала полнаго и яснаго отвѣта на то, въ чемъ основные признаки русской культуры. Но всѣ онѣ сходятся на томъ, что сущность ея въ православіи, такъ или иначе понятомъ. И въ эти дни мы можемъ надѣяться, что глубокія потрясенія будутъ лишь очищающимъ катарзисомъ для русской души, выкуютъ въ горнилѣ страданій русское религіозное сознаніе и укрѣпятъ извѣчную связь православія съ русской душой, связь, которую не нарушатъ никакія мірскія гоненія.