Алексей Марков - Бремя колокольчиков

- Веришь ли сему? - Спросил он.

- Да! Этому как-то сразу сердце верит... - С чувством ответил тот.

- А знаешь почему? - Помедлив опять спросил старец - Потому что оно у тебя больное, сердце, и близко к смерти.

- Как? - Испугался гость.

- А так, бреду, что я тут наплёл оно верит, а Богу не верит. Потому что окаменело, не знало любви, и тут не только твоя вина... Но и ты любви никому не дал, ни в семье, ни где ещё? Так?

Мужчина потупился.

- Ведь всё, что я наплёл про это: про месть и величие, желание показать, что весь мир кругом хуже, а в нас есть что-то, что мы и объяснить то не можем, но за что Бог нас любит, и все любить должны! А мы - никому и ничего не должны... И ищем мы мести везде и во всём её жаждем, это от боли, страха и незнания любви, что в нас сидят; тот же камень, под который вода живая, т.е Дух Божий, не течёт. А Бог то есть Любовь, а не месть, тем более самому себе... Хотя многие именно так и веруют... Это православием даже называют, безумцы! А? Что скажешь?

- Ну... я не знаю... враги клевещут... Россия всё же, тут святых...

-... только знай выноси, да? - Перебил старец - Но ты молодец, ты прямо и честно свои сомнения высказал, честность то перед собой - большое дело, и начаток её ты имеешь.

Старец взял пытавшегося ещё что-то сказать гостя за плечи:

- Не бойся! Только веруй Богу и не бойся! Нет, не в чудеса, веруй, а что Он есть Любовь, тогда воскреснет всё кругом и преобразится!

Божественная обедня

Никогда о. Пиндосий из своего затвора не уходил и не выезжал, по крайней мере, никто об этом не слышал. На службу в Церковь - тоже за одним лишь известным мне исключением. Тогда послужил он у одного батюшки, о. Владимира настоятеля крупного дсельского прихода, расположенного не так уж далеко от места подвигов старца. Батюшка тот был известен, к нему и так из Москвы и других городов русских, украинских и белорусских народ ездил, а теперь, когда стремящиеся к о. Пиндосию заворачивать стали, то приход этот и вовсе расцвёл и зазолотился куполами. Вот и зазывал настоятель о. Пиндосия к себе послужить всеми правдами неправдами, ну и на примерно сто двадцатую просьбу затворник наконец согласился, но при условии, что службу возглавит он, и что всё будет как он посчитает нужным. Мне посчастливилось быть на той службе.

День был воскресный, неделя о мытаре и фарисее. На дворе были февральские морозы, но народу приехало много, потому как о. Владимир многих оповестил о предстоящей службе во главе с почитаемым многими подвижником.

Настоятель Владимир и я ждали о. Пиндосия в алтаре. О. Владимир вообще-то хотел встретить старца на крыльце или у ворот храма, но тот наотрез отказался, более того, сказал, чтоб ждали его именно в алтаре, не выходя из него даже на солею, пока он будет проходить через церковь, сказав, что если не так, то он вовсе развернётся и уедет к себе в лес. Вот так мы сидим и слушаем, как старец идёт через храм, долго, раздаёт благословения, кому-то что-то говорит.

-... Есть святая простота, а есть «святая» мудота, -слышим мы его голос уже близко от алтаря, - так и запомни себе, до того как дедушка Альцгеймер к тебе не придёт.

- Радости всем, братия! - С таким странным приветствием обратился к нам старец, после того, как сделал земные поклоны перед престолом - А то сидите тут с постными бородатыми мордами, мне аж жутковато стало, как в алтарь зашёл.

Понятно, мы разулыбались.

- Отец Владимир, а что это за книжку я у тебя за свечным ящиком взял? - Спросил о. Пиндосий здороваясь с настоятелем.

- Это перечень грехов по категориям для подробной исповеди. Народ любит и я приветствую, чтоб серьёзно к таинству относились. - Отвечал тот.

- А у тебя в начале службы исповедь? Дай я проведу, а вы пока тут подготовите всё, проскомидию совершите.

- Хорошо... Как скажете... - Отвечал чуть смутившийся, но помнящий обещание служить эту службу по старцовому слову настоятель.

- Вот и ладно... - сказал лесной затворник, выходя из алтаря с крестом и Евангелием в руках.

Общую исповедь, которую о. Пиндосий провёл прямо в центре храма было слышно хорошо и из-за иконостаса. После нескольких положенных молитв и совсем краткого, явно не по книге перечисления грехов, старец обратился со словом к исповедникам:

- Братия и сестры! Что ещё сказать? Книжку эту все видели? - Видимо, он показал эту самую, про которую настоятеля спрашивал - Ага! Вижу. Много там разных грехов написано? Много про всякие удовольствия, да? И что всякое удовольствия или фантазия есть грех, Так?

Ответом было мычание толпы с отдельными отчётливыми «да».

- Ну так я вам скажу, что грешен я. Гажу с удовольствием, не в принципе, а в туалете своём деревенском в одно очко. Такое удовольствие испытываю, что иные при соитии не испытывали, что мужики, что бабы. Г решен я?!

Гробовая тишина была ответом.

- Так как, всякое удовольствие грех или не в нём он вовсе?...Ну хорошо, продолжим, тут в книжице этой про помыслы разные много, оно и впрямь, голова много чего рождает, да?

Слушающие снова оживились.

- А я скажу вам: у кого в мыслях и на деле одно, тот либо свят, либо полное говно. Святые есть тут у нас?

Понятно, в ответ опять все затихли.

- Ну и говёных тож не так много, думаю. Ну и что голову морочить, когда она итак заморочена мыслями всякими? Скажу вам: меньше про помыслы думайте, книжки эти дурацкие мне сдайте, я их к себе в сортир унесу и по назначению использую, а у кого дома - сожгите вовсе ; исповедоваться коль хотите, то надо от сердца и головы, а не от всякой байды.

Настоятель в алтаре пылал лицом, глаза он прятал, но что он мог сказать? Не выгнать же старца со службы? За язык его никто не тянул, сам о. Пиндосия зазвал. А это было только присказкой к службе...

Началась литургия, Мирную ектенью возглашал о. Пиндосий, при этом патриарха он помянул без титулов, полностью переделав положенные по Служебнику слова, не на распев, с чувством назвав его болящим и несчастным. Настоятель не выдержал:

- Отец Пиндосий! Под монастырь подведёшь! Как ты о Святейшем патриархе?!

- Не бойся, токмо веруй! Патриарх он и в аду патриарх! - Улыбнулся в ответ старец.

Надо было видеть лицо несчастного о. Владимира.

На проповеди после Евангелия о. Пиндосий сказал, что ныне празднуется священный союз мытаря и фарисея и что Христос слишком хорошо думает о людях в этой притче, деля их на желающих благодарить и каяться, но это от любви, а не от незнания человека. Я и сам не понял, где старец шутил, где обличал, а где говорил абсолютно серьёзно, но как-то всё вместе это воспринималось удивительно: хотелось не просто служить, а молиться от всего сердца, и, кажется, у многих в храме маска православного прихожанина сошла, обнажив настоящие лица.

На Херувимской старец подошёл к настоятелю и спросил: