Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Беженца жалели. Регент Вера Фёдоровна приютила его у себя и отвезла к батюшке в подмосковный храм, где она пела на клиросе. Здесь Георгий крестился и стал работать на восстановлении храма, хотя батюшка честно предупредил: денег нет, зарплата копеечная, а Георгию надо на выкуп собирать.

Батюшка с Любой искали спонсора и денежную работу для Георгия. Но спонсоры в их малоимущем окружении почему-то не водились. И Люба, работавшая тогда паспортисткой, устроила Георгия на стройку к жильцу их дома Нугзару. Тот посулил золотые горы, и Георгий работал всё лето, как каторжный. А в сентябре Нугзар уволил его, не заплатив ни копейки:

— Прости, дорогой, пока дэнег нет. Особняк купил, вах!

Ну, откуда же у Нугзара деньги, если он купил особняк?!

В октябре стало ещё хуже. К Вере Фёдоровне вернулся из армии сын и привёл в их однокомнатную квартиру молодую жену. Жить Георгию теперь было негде. И Люба бросилась уговаривать истопника Надежду пустить Георгия в свой деревенский дом, доставшийся ей в наследство от тётки.

— Пусть живёт, — сказала Надя устало. — Мне теперь без разницы, и гори оно всё!

Усталость Нади имела свои причины — она надорвалась в борьбе за женское счастье. Так хотелось детей и мужа, а никто её замуж не взял. Ростом Надя была великанша, а к сорока годам раздалась и вширь. Нос картошкой, коса до пояса и наивные детские васильковые глаза. Она уже смирилась со своей участью, когда прочитала в гламурном журнале, как миллионерша-калека (страшней крокодила!) в 42 года вышла замуж за принца и уже ребёночка ждёт. И Надя решила разбогатеть. Взяла в банке кредит и купила бычков на откорм. Отдежурит ночь в кочегарке и мчится в деревню холить, лелеять и выхаживать телят. Уставала, но любовалась собою в мечтах — через год она будет миллионершей. Цены на мясо вон как растут!

Через год она стала «миллионершей», задолжав миллион банку, правда, в старых ещё деньгах. А попытка продать мясо по выгодной и высокой тогда рыночной цене завершилась тем, что Надю едва не изувечила торговая братва.

— Так теперь везде, — сказали ей бывалые фермеры. — Или отдай им мясо за копейки, или тебя вместе с фермой сожгут.

И Надя заболела, не понимая, что болеет, и даже не замечая поселившегося в её доме Георгия. Просто однажды упала у колодца и уже не смогла встать.

Десять дней она пролежала в забытьи, смутно чувствуя сквозь сон, как кто-то даёт ей лекарства и пытается напоить. Очнулась она от стука молотка. Вышла во двор и удивилась — гнилых ступенек у входа уже не было, а вместо них красовалось нарядное крыльцо. Она посмотрела на незнакомого человека с молотком, припоминая — вроде Георгий? И без памяти влюбилась в него.

Великанша была застенчивой и не навязывала своих чувств постояльцу. Просто сядет иногда возле него на крылечке и скажет:

— Закат красивый. Вы любите природу?

— Что? Ах, да, и правда похолодало, — отвечал невпопад Георгий и уходил в свою комнату с книжкой.

Она редко видела Георгия. Он постоянно ездил по Москве в поисках работы и от безвыходности брался разгружать вагоны, скрывая, что у него больное сердце. Неделю он почти сутками разгружал вагоны, стараясь заработать на выкуп. В метро достал из бумажника фотографию сына и, вскрикнув от боли, умер от инфаркта.

Утром 20 ноября Надежда позвонила в квартиру Любы, молча поставила на стол бутылку водки и оцепенела у окна.

— Надь, что случилось? — забеспокоилась Люба.

— Георгий умер от разрыва сердца и в чёрном мешке сейчас в морге лежит.

— Почему в мешке?

— Их в мешках, как мусор, сжигают, если некому хоронить. За место на кладбище надо два миллиона, а всего миллионов шесть. Мне в морге сказали: «Пусть Ельцин хоронит! Сейчас из морга даже родных не забирают. А вам с какой стати чужака хоронить? Кто он вам? Да бомж приблудный!» — и заревела в голос, — Бо-омж!

Надя по-деревенски голосила над любимым, а Люба бросилась звонить управдому Кате:

— Катя, зови всех ко мне, мы стол накрываем. Как зачем? Михайлов день завтра. Ты Михайловна, я Михайловна. Надо родителей помянуть.

Охотников помянуть нашлось немало. И, открывая застолье, Люба сказала:

— Помянем родителей и новопреставленного Георгия. Третий день завтра — хоронить его надо.

— На какие шиши хоронить? — вскинулся сантехник Сомов. — Мои дети фруктов не видят, на макаронах голимых живём!

— Пусть Ельцин хоронит! — стукнула по столу управдом Катя и заплакала.

Все затихли, вспоминая, как Катя бегала по людям, занимая деньги на похороны сестры, уехавшей в Африку зарабатывать валюту и вскоре сгинувшей там. Нужной суммы собрать не получилось. И Катя плакала, ужасаясь при мысли, что сестрёнку, может, кинули в яму, как падаль, или, как мусор, в печке сожгли. Никогда ещё не было на Руси такого срама, чтобы мёртвых бросали без погребения. Да видно, настал наш срамной час.

Тихо плакала Катя. Все молчали. И было в этом молчании что-то жуткое, будто нежить дышала из- под земли. Почему мы живём как побирушки и в странном бесчувствии утратили стыд? Русский человек к нужде притерпится, но привыкнуть к бесчестию — нет. И Люба сказала, побледнев от волнения:

— У меня вопрос — кто сильнее: Михаил Архангел или Ельцин? И если Архангел, верю, сильнее, мы схороним Георгия в Михайлов день.

— Хана теперь Ельцину! — развеселился выпивший ещё с утра кочегар Федя. — Мужики, может, скинемся на бутылёк?

А плотник Василий сказал рассудительно:

— Люба, знаешь, сколько денег надо? Мы маму два года назад схоронили, а до сих пор в долгах, как в шелках. Хорошо хоть гроб тогда сам сделал.

— И Георгию сделаешь гроб! — снова стукнула по столу управдом Катя.

— Досок нет — хлам да обрезки. Кать, я сделаю, но выйдет уродище.

— А мы тканью обтянем гроб, — сказала техник-смотритель Ирина. — У меня есть чёрный ситец в горошек. С белым кружевом выйдет нарядно.

— Гроб в горошек, х-ха? — продолжал куражиться Федя и упрямо гнул своё. — Господа-товарищи, ставьте мне бутылёк! Хотите, всего за пол- литра палёнки сварю художественный металлический крест?

На Федю посмотрели нехорошими глазами, припомнив однако, что прежде чем опуститься до полупьяного маргинального жития в кочегарке, он был сварщиком экстра-класса и знаменитым некогда монтажником-высотником. Был человек да весь вышел. Что, совсем уже совести нет?

В затею Любы никто не верил, но веселила сама идея: может, Архангел Михаил одолеет Ельцина, а там, глядишь, наладится жизнь? Словом, не верили, но хлопотали.

Катя уже строчила на машинке, пришивая кружево к ситцу. Мужики отправились мастерить домовину, а женщины из бухгалтерии вызвались напечь на поминки блинов.

— Я котлет наверчу из телятины, чтоб Георгия помянуть, — встрепенулась тут зарёванная Надя и умчалась в свою деревню.