Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Прежде чем пояснить, что такое деревенская «читалка», надо хотя бы немного рассказать о деревне возле Оптиной пустыни, где я однажды купила дом. Соседи мне попались хорошие, но люди сплошь нецерковные: уверяют, что в Бога веруют, но в церковь не ходят, находя тому множество причин: «сенокос», «уборка», «некогда». И даже услышала такое объяснение:

— Мне в церковь нельзя, — сказала одна женщина. — Я чёрный человек.

— Это как — чёрный?

— Да ведь дояркой всю жизнь работала. А пастухи у нас такие матершинники, что коровы, кроме мата, иных команд не признают. Что поделаешь? Выражалась. Вот и жду теперь, пока чернота с души отойдёт, чтобы в церковь неосуждённо войти.

Помню, как однажды уговорила соседку сходить в храм, а та призналась потом:

— Ох, и намучилась — еле вытерпела! Стою в церкви, а сама, как конь, ногами перебираю — надо бежать картошку окучивать и поросёнку пойло варить. Выстояла службу через силу, а толку?

И то верно — невольник не богомольник, а душа моей соседки так прикипела к земным заботам, что от земли её не оторвать. Но всё же вопрос о нецерковности или подспудной воцерковлённо- сти здешних людей не так прост, и вот сценка из жизни восьмидесятых годов. На правлении колхоза выступает представитель райкома партии и говорит грозно: «Чтоб на Георгия выехать в поле и до Николы отсеяться, а иначе партбилеты на стол! Ясно?» — «Ясно, ясно»,— гудят колхозники, понимая без пояснений, как обозначены сроки посевной. Знание церковного календаря здесь, похоже, в крови, и цикл сельскохозяйственных работ прочно увязан с ним.

— Когда лучше сажать огурцы? — спрашиваю у бабушек.

— Под Троицу, милая, под Троицу. В наших краях испокон века под Троицу сажали — без всяких парников, плетушками, а огурцов было — не обобрать.

Есть в здешних краях обычай — для поминания усопших пекут «лествицу», то есть печенье в виде лесенки. Почему надо печь «лествицу», объяснить не могут, но объяснение этому есть. Здесь примонастырская земля, где из поколения в поколение жили Богом и для Бога, а любимым домашним чтением была «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника. Вот и осталась от прежних времён эта рукотворная «цитата» из книги в напоминание о боголюбии былых христиан.

Семьдесят лет гонений на веру разрушили до обломков православное мировоззрение народа. И всё-таки даже самый нецерковный здешний человек обязательно бывает в храме три раза в жизни: во младенчестве его крестят, после регистрации брака венчают, а потом уже в гробу везут в церковь для отпевания. Но если крещение и венчание отчасти дань обычаю, то при погребении обнаруживается искренняя вера народа в иную, загробную жизнь. Тут уже церковь — мать родная, а «читалка» позарез нужна.

Говорят, жили некогда в здешних местах старицы, читавшие Псалтирь по усопшим. Потом их не стало, а схоронить человека без молитвы по заупокойной Псалтири — это, по здешним меркам, как бы цинизм. И стоило мне однажды прочесть кафизму у гроба, как деревенское сарафанное радио разнесло новость — в таком-то доме «читалка» живёт. Уже через день возле моего дома затарахтел грузовик, и кто-то крикнул из кузова:

— Нин Лександровна, ехай с нами!

— А зачем?

— Дак Параскева преставилась — читалку зовут.

Словом, назвался груздем — полезай в кузов. Читать Псалтирь я люблю. Но деревенская «читалка» ещё и уставщик православного обряда погребения, подсказывающий людям, где и как поступить. В этом плане «читалка» из меня никакая. Пробовала я отказаться, но батюшка сказал: «У людей горе, а ты не хочешь помочь? Бог благословит, читай». Вот я и стала «читалкой» по принципу — на безрыбье и раку честь.

«Читалка», наконец, должна быть человеком решительным, чтобы пресечь непотребства у гроба. Нынче это бывает, и вот одна современная быль. На похороны кроткой боголюбивой старушки Параскевы съехался весь её род — пятеро сыновей с жёнами и со своими уже взрослыми сыновьями, на голову переросшими отцов. Сразу же по приезде сыновья решили отправиться на кладбище, чтобы выбрать для матери самое благоуветливое место и благоустроить её могилу по-старинному — в виде склепа, а не в виде той нынешней ямы, куда тут же затекает вода. «Нельзя», — остановила их в дверях могучая женщина Пахомовна, тут же перечислив другие «нельзя». Нельзя, чтобы покойницу обмывали и переоблачали родные руки — надо звать чужаков. Родным нельзя нести гроб. А уж выкопать самим могилу на совесть — и подавно нельзя. Почему нельзя, Пахомовна не знала, объясняя с важностью: «Таков наш русский православный обычай». Вот и ждёт родня в смущении «читалку», чтобы спросить: как поступить?

К сожалению, я не особый знаток обычаев, но по этнографии мы изучали, что эти якобы русские обычаи пришли к нам с мусульманского Востока. И если православные относятся к усопшему с благоговением — это образ Божий, то по восточным поверьям тело покойника настолько нечисто, что оскверняет даже прикосновение к нему. Там покойника несут на кладбище изгои общества, живущие в скверне и привычные к ней. Впрочем, и у европейцев могильщик зачастую изгой, ибо связан со скверной — с мертвецами. А мертвец — это нередко коварный злой дух: «рух» по-восточ- ному, а по-русски — «навьё». С одной стороны, навьё стараются умилостивить и ставят ему в виде жертвоприношения рюмку водки с хлебом. С другой стороны, от навья защищаются приёмами погребальной магии и завешивают зеркала, ибо взгляд навья через зеркало особо опасен. Навьё стараются перехитрить, и после выноса покойника «выметают» и «вымывают» его след из дома, а потом бросают на дорогу еловые ветки, чтобы злой дух «забыл» дорогу к живым и не утащил их за собою в могилу.

Словом, когда я вошла в дом Параскевы, энергичная Пахомовна уже привела туда команду мужичков, нетвёрдо стоящих на ногах. Мужички эти были мне знакомы вот с какой стороны. Пришли они однажды ко мне чинить забор, но, приняв перед работой на грудь, тут же рухнули вместе с забором, блаженно проспав весь день. Вот и теперь, стараясь сохранить равновесие, они тянут свою известную песню: «Вы нас, хозяева, полечите-похмелите, а мы вам обмоем, зароем или выроем, если хошь». Хозяева, пряча глаза, выносят Пахомовне бутылку водки, а та заводит сладкоголосо новую песнь: «По нашему русскому православному обычаю первую рюмку наливаем навье». И тут я сделала то, что не способна сделать, если не довести меня до белого каления, то есть выпроводила эту компанию пировать на лужок. Мужички даже обрадовались — их уже клонило к земле, и манил лужок. А Пахомовна сказала гневно: «Русских обычаев не знаешь, а лезешь читать!»

И то верно. Куда лезу? А сыновья обрадованно зашумели: «Правильно, правильно. Не позволим пьяндохам прикоснуться к маме! Она нас в детстве на руках носила, и мы её к Богу на руках понесём». Так и несли они гроб до самой церкви, воздавая матери последнюю честь. Сыновья у Параскевы красивые — рослые, непьющие, сильные. И старушки крестились им вслед: