Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

В общем, соборовали нас шесть часов, и к концу соборования я начала, простите, дремать. И то сказать — неделю перед этим не спала от боли. А тут покой, благодать и такое ощущение милости Божией, что исчезло нервное напряжение души. Ведь в болезни страдает не только тело, но и угнетённый болезнью дух. Помню, как знакомый профессор, человек абсолютно непьющий, после онкологической операции отчаянно пил. Позвонив мне, он сообщил, что, по словам одного медика, жить ему осталось лишь сорок дней. А когда, обезумев от страха, профессор ринулся к разрекламированной «целительнице», сулившей стопроцентное исцеление от рака с помощью зелья из мухоморов, то мухоморщица отказалась его лечить, объявив, что он уже труп.

Кстати, профессор жив и поныне, но что он вытворял в пору страхований, об этом лучше умолчать. Впрочем, и я после травмы позвоночника устрашилась будущего. Во время посещения московского доктора мне показали парализованную женщину в инвалидной коляске. Диагноз у нас был одинаковый. А вдруг и меня ждёт паралич? Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) дал мне некогда заповедь — отсекать помыслы о будущем, не загадывая наперёд и не накручивая себя. Но не думать о страшном не получалось. И в голове, как в кинотеатре повторного фильма, крутились картинки: я в инвалидном кресле, а мама умирает в той убогой больнице, где запах варёной гнилой капусты перешибает туалетная вонь. Страхи, как выяснилось, были пустыми, но такова болезнь маловерия — страх.

А может, подумалось вдруг, Господь для того и испытал меня травмой позвоночника, чтобы выявился этот недуг — недоверие к Богу, управляющему миром и участью каждого из нас? До болезни я считала себя твёрдо верующим православным человеком. Легко так веровать, когда сил избыток. А потом эти силы кончились, и начала разлагаться ещё языческая по сути душа.

Именно от этого маловерия в Таинстве Соборования освободилась душа, и я испытывала состояние блаженства. Вроде радоваться нечему — спина по-прежнему болела. Но душа ликовала, зная откуда-то, как же милует и печётся о нас Господь. Да разве Он оставит меня и моих ближних? И чего нам бояться, если с нами Бог?

Это было такое сладкое чувство, что душа уже начала возноситься в горняя, но низринулась долу от житейских забот: дома Фенька сейчас голодная и, поди, истошно визжит. Фенька, поясню, это свинка, ибо однажды мне буквально подложили свинью, то есть поселили её у меня в хлеву без всякого на то моего соизволения.

Собственно, появлением Феньки я обязана тому процессу, когда поселившиеся в деревне книжные люди — филологи, физики, юристы — тут же заводили коров и прочую живность. Дети были в восторге от животных, а родители мучительно решали проблему — куда девать ведро молока, если семье столько не съесть? Торговать на рынке? Вроде неловко, да и торговля плохо идёт. Молока тогда в деревне было — залейся, а покупателей мало, наперечёт.

Меня тоже уговаривали встать в ряды животноводов и даже корову благословили в монастыре. Я было дрогнула — всё же бесплатно, да батюшка Илий остановил: «Ну, куда тебе корову? Куда?»

Потом мне пытались подарить коз, обещая очень хорошо заплатить, если избавлю хозяев от них. Отбивалась я от этих даров словами: «Нет благословения. Не возьму».

А потом ко мне привезли на машине туго завязанный мешок с поросёнком и занесли его в хлев, сказав весомо:

— Батюшка благословил. Так-то!

Делать нечего — пришлось развязывать мешок. Со свиньями я никогда дела не имела и выращивала Феньку по книжке, написанной английским ветеринаром. Англичанин, похоже, был поэт и описывал свиней как высокоинтеллектуальных животных с тонкой нервной организацией. Оказывается, свиньи легко впадают в депрессию, а потому нуждаются в развлечениях. В Англии, как вычитала я из книжки, есть даже специальные игрушки для свиней. Что за игрушки, не поняла, но на всякий случай купила Феньке мяч. К удовольствию юных паломников, Фенька лихо гоняла мяч, но в азарте прокусывала его. И всё-таки англичанин подвёл меня, внушив пагубную мысль, что свиней надо кормить строго по часам. Месяц я ублажала Феньку по английской методе, а потом обнаружила — у нас в деревне кормят свиней не по часам, а когда удобно хозяйке. Попыталась и я отстоять свои права, но Фенька быстро доказала — слабо. Она уже с точностью до минуты усвоила время кормления, и если кормить её полагалось, скажем, в 16.00, то уже в 16.01 свинья начинала истошно визжать. Причём визжать не умолкая она могла хоть до ночи. А визг был такой надрывно-отчаянный, что соседи не выдерживали, обещая разделать на шашлык свинью и меня. Так я оказалась заложницей свиньи. Позовёт, бывало, батюшка на молебен, а я отказываюсь:

— Не могу. Мне надо Феньку кормить.

Словом, Фенька держала меня в таких ежовых

рукавицах, что к концу соборования я изнемогала от нетерпения: почему так долго? Скоро ли кончится? Ведь Фенька три часа уже истошно визжит.

После соборования опрометью кинулась домой и первым делом метнулась в хлев кормить орущую свинку. После Феньки бросилась готовить ужин домашним, а потом весь вечер бегала с вёдрами от колодца, поливая огород. Присела отдохнуть и задумалась: что-то явно не так, а что — не пойму. Думала, думала и вспомнила — у меня же отчаянно болела спина. Вот такое было соборование, когда я буквально ЗАБЫЛА про болезнь.

Раньше я часто рассказывала об этом дивном исцелении, уговаривая заболевших друзей прежде всего пособороваться. А потом перестала рассказывать, и вот почему. Когда профессор в отчаянии сообщил мне, что жить ему осталось лишь сорок дней, я попросила схиархамандрита Илия помолиться о нём.

— Передай ему, — сказал старец, — пусть пособо- руется. Все под Богом ходим, и всё управит Господь.

Но когда я передала профессору слова старца, тот возмущённо воскликнул:

— Вы что — моей смерти желаете?

— Почему смерти? — опешила я.

— Да потому что соборуются лишь перед смертью. Я жить хочу, а вы мне про смерть!

Кстати, такое отношение к соборованию характерно не только для профессора. Вот случай из медицинской практики Козельска. Одну старушку со злокачественной раковой опухолью положили в больницу, а вскоре выписали, обнаружив: лечить там нечего — рак уже полностью разрушил печень, и онкологи отказались от безнадёжной больной.

Навещала старушку лишь прихожанка Оптиной пустыни терапевт Ольга Анатольевна Киселькова, стараясь хоть как-то поддержать её. Но смерть надвигалась с такой очевидностью, что Ольга Анатольевна предложила больной вызвать священника, чтобы причаститься и пособороваться на дому. И тут последовал такой взрыв возмущения, что куда там профессору! Старушка тут же написала жалобу в Министерство здравоохранения с требованием наказать безнравственного врача тов. Ки- селькову. Врач, негодовала она, должен вселять в людей оптимизм, а тов. Киселькова подрывает её веру в исцеление и предлагает собороваться, будто смерть уже. Не на такую напали, восклицала в письме бабуля, ибо она всю жизнь была оптимисткой, а потому умела бороться и побеждать. Отправить жалобу в Москву оптимистка не успела. Так и умерла без причастия и соборования, но с обличительным письмом в руках.