Нина Павлова - МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Он ёрничал, стесняясь своей любви. Слишком непривычной была та новая жизнь, когда перед работой ему подавали горячий завтрак и свежую рубашку, а потом жена крестила его перед уходом и долго смотрела вслед. Куда привычней было другое: он — Митяй-лентяй, «аспид» и позор семьи. Но жена-красавица видела в нём то, чего не видели другие, и уговаривала мужа:

— Митенька, отдохни. Нельзя так много работать!

Работал он, действительно, много. Он не привёз

из Москвы чемодана обновок и перстня с печаткой, как это делали местные парни. Он привёз главное — мастерство. Освоил в столице евроремонт, увлёкся дизайном и работал теперь на отделке квартир. Брал он за труды дешевле других, работал быстро и качественно. Так что заказов было хоть отбавляй.

Молодым очень хотелось ребёнка, но врач сказал Дмитрию, что из-за перенесённой в детстве болезни иметь детей ему не дано. Они тогда долго ездили по детдомам и приютам, надеясь усыновить ребёнка. Но у детей-сирот имелись чисто бумажные родители, бросившие их, спившиеся или угодившие в тюрьму. Усыновить таких детей по закону нельзя. Но они продолжали поиски и молили Господа даровать им дитя.

А потом был такой случай. Приехали в Оптину москвичи на своём минивэне, а после службы захотели съездить в Клыково, в тамошний монастырь. Они позвали Дмитрия с собой, чтобы показал им дорогу. А на полпути он закричал вдруг шоферу:

— Останови машину!

Дмитрий выскочил из машины и побежал что есть мочи в ту лесную чащобу, где двое пьяненьких женщин пытались повесить на суку годовалого младенца, а тот отчаянно боролся за жизнь, цепляясь за дерево. Митя вынул ребёнка из петли, а паломники бросились ловить убегавших женщин. Но страх за жизнь младенца был так велик, что, оставив погоню, они срочно повезли малыша в больницу. Как ни странно, ребёнок не пострадал. А Митя так зауважал своего смелого сына, с отвагой боровшегося за жизнь, что при крещении дал ему имя Андрей, по-гречески это «мужественный». По словам Тани, её Митенька оказался за- полошным папашей — сам купал малыша, сам вставал к нему ночью и ревновал при этом к жене.

Виделись мы с Митей теперь редко. У Татьяны был свой духовный отец, старенький батюшка, служивший в сельском храме. Здесь он крестил Татьяну во младенчестве, потом венчал её с Дмитрием, а позже они принесли сюда крестить своего сына Андрея. Душа уж прикипела к этому храму, и обычно они ходили сюда.

Правда, Митя усиленно зазывал меня в гости, а потом ему стало не до гостей. Умирал от рака его отец Фёдор Иванович, и умирал мучительно тяжело. Рак был запущенный, неизлечимый, и Татьяна с Митей перевезли старика из больницы к себе. Что такое, когда в доме умирают от рака родные, — я знаю не понаслышке. После смерти Фёдора Ивановича я рассказала Мите, как умирал от рака мой муж, и мне понятно, как тяжело им пришлось.

— Трудно было, конечно, — ответил он, — а хорошо. Мы ведь с отцом, как волки, ненавидели друг друга. А тут сидим, обнявшись, и вспоминается лишь хорошее. Как меня батя в первый раз на коня посадил и как учил прививать саженцы. Перед смертью он мне руку поцеловал, а я ревмя реву и всё целую его.

За несколько дней до смерти Фёдора Ивановича произошло неожиданное. Простудился сынишка и неделю так тяжело болел, что перепуганный Митя привёз знакомого батюшку, чтобы причастить малыша на дому. Фёдор Иванович говорить уже не мог и тихо отходил, исхудав до прозрачности. Но тут он зашевелил руками, подавая знаки и призывая батюшку к себе. Отказать умирающему в причастии священник не мог, а потом на отпевании говорил о поколении наших отцов, переживших войну, голод, аресты и времена лютого безбожия. Трудно они жили, но по-своему жертвенно. И не нам их судить, подменяя Божий Суд.

Года три, наверно, мы не виделись с Митей, а потом встретились на автовокзале. У Дмитрия были рюкзак и две тяжёлые сумки с банками краски и какими-то инструментами. Мы разговорились.

— Как сынок? — спрашиваю.

— Весь в меня — хулиган! — рассмеялся Митя.

— Далеко ли собрался?

— Да вот Танюшка моя испугалась счастья, — опять засмеялся он.

— Не поняла. Это как?

— А так. Просыпается она утром и говорит: «Митенька, мы с тобой такие счастливые, что даже страшно от счастья. Дом полная чаша, сыночек ласковый. И как же нам Бога благодарить? Поезжай туда, где бедно и трудно, и поработай бесплатно во славу Христа». А батюшка Илий выслушал Танюшку и велел мне ехать к иеромонаху Никону ремонтировать храм. Там, говорит, и бедно, и трудно, а денег на ремонт и подавно нет. Вот прикупил кое-что для ремонта.

Автобуса долго не было, а Митя всё улыбался, порываясь рассказать про свою Танюшку. Но нужных слов не находилось, и он тихонько запел: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…» Он пел эту старинную песню, чтобы рассказать о себе: «У меня жена раскрасавица, ждёт меня она, ждёт-печалится». В наших краях люди и доныне деликатны в разговорах о любви. Здесь не хвастают: «Жена меня любит», а скажут точнее: «Она меня ждёт».

Вот такая история приключилась с Митей. Ждут его дома жена с ласковым сыном и будут ждать, он знает, всегда. Тут действительно бывает страшно от счастья, потому что непривычно оно.

Подошёл автобус, и Митя уехал на тот дальний приход, где зимой у иеромонаха Никона всего три прихожанки из деревенских старух. Одна поёт на клиросе, другая алтарничает, а третья ничего не умеет и только молится. Зато летом тут многолюдно.

Места здесь красивые, дачные, и несколько московских семей уже планируют переселиться сюда.

Тяжёлой физической работы сначала было так много, что у первых насельников и трудников монастыря в те годы частенько побаливали спины. Я не исключение. С одним уточнением — у меня полетел диск позвоночника. Именно такой диагноз поставил мне московский врач, велев немедленно ложиться в больницу.

— А надолго, — спрашиваю, — в больницу?

— На полгода, думаю, — ответил врач. — Случай у вас, простите, тяжёлый, и операции, видимо, не избежать.

Больница для меня была в тот год роскошью непозволительной — болел сын, а ещё на моём попечении была совершенно беспомощная умирающая мама. Рассказала я про больницу нашему старцу схиархимандриту Илию, а он говорит:

— Да ну, в больницу? Пособоруешься в пятницу, и всё.

Как я шла на соборование — это надо в цирке показывать: слёзы, как у клоуна, фонтаном брызжут из глаз. Ступить невозможно, вздохнуть невозможно — такая невыносимая острая боль! Да что рассказывать? Людям, пережившим травму позвоночника, эта пытка знакома, и не дай Бог кому-то её испытать. Я тогда не могла не то что почистить картошку — чашку чая была не в силах поднять.

Это сейчас соборование в Оптиной длится где-то два с половиной часа. А тогда молодые иеромонахи ещё, чувствовалось, осваивали чин соборования — долго молились и торжественно-истово помазывали нас елеем радости на исцеление души и тела.