Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы

— Вы, Михаил Васильевич, что против советской власти имеете?

— Почему против власти? — удивился Васильич. — Я против других вещей. — И перечислил всех членов правительства в алфавитном порядке, а потом обматерил их от души.

Но прокурор, видать, родом был из деревенских, потому бучу поднимать не стал, а просто штраф выписал за нарушение общественного порядка, чем вызвал праведный гнев Васильича, и из длинной тирады на эту тему, четко уловил, кто он такой и куда ему следует пойти с штрафной бумажкой.

В сельмаге Васильич рассудил, что на четверых две бутылки покупать не стоит. Мало. Три как-то ни туда ни сюда. Стало быть, четыре в самый раз. Рассчитался. И когда уже собрался выходить, на пороге встретил своего внука с подружкой.

— Привет, дед, — бросил тот и, поправляя наушники, подошел к кассе покупать девушке конфеты.

— Слышь, Вась, — обратился к нему Васильич, — мы с мужиками пить собираемся…

— Повод? — повел глазом в сторону деда внук.

— На хрена тебе мой повод! Сказал: пить собираемся, стало быть, будем, а тебе мой наказ, найди трехлитровую банку огурцов в погребе и принеси в дроварню, да и на грядках чего там поищи…

— Хорошо, дед, вот Настю провожу и все сделаю.

— Давай сейчас, чтобы к приходу поляна была готова.

— Будет… пока придешь, все будет.

Внук еще чего-то хотел сказать, но тут у него соловьем залился мобильник, и он в трубку закричал: «Привет!»

Васильич сплюнул. Когда-то он хотел многодетную семью, чтобы дети, внуки… Все вместе бы вели хозяйство, пиры бы закатывали горой, как в его молодости, справляли бы шумные свадьбы, крестины. Но Бог дал ему только одну дочь, та вышла замуж за городского. Не то чтобы Васильич не любил зятя, нет, просто никогда не понимал мужика, который работает на одной работе, приходит домой и смотрит телевизор, а вместо того, чтобы заняться, например, строительством, бегает на тренировки в спортзал. Все у него не так, вместо того, чтобы ударить кулаком по столу как подобает мужику, он говорит: «Давай обсудим». Права была старуха, когда сказала про зятя: ни украсть, ни покараулить. Вот и внук, отрастил патлы, говорит, модно. Отец дозволяет, а Васильич матерится.

Дед, кряхтя, подошел к дроварне, там его уже ждали мужики, и «поляна», как и обещал внук. Надо же, успел, шельмец! Характер бы ему мужской, а то на деда только фурнитурой смахивает. Эх!

Ноги гудели. Васильич поморщился.

— Ну, давай, по маленькой за тебя, чтоб не болел, что ли, — налил сосед.

— Да иди ты…

Васильич опрокинул в себя стакан, взял кусок огурца, занюхал и произнес:

— На покос завтра нельзя, а днями жарище, вон какая, хоть бы еще недельку дождя не было, чтобы сено успело высохнуть, сколько там останется за вычетом завтрашнего? Ни дать ни взять, змеиный день.

Каждый год, на седьмой день после Ивана Купала, из земных недр выползает матка-змея. Она не большая, с гребнем, как у петуха, на голове, начинает пронзительно свистеть и звать к себе змей всех пород. Они сползаются на свист и что-то говорят промеж собой. Но дело не в этом, не в их политике. Считается, что с самых-самых древних времен змеиное племя хочет договориться с человеческим, чтобы, значит, не враждовать. Другое дело, что ни люди, ни змеи язык друг дружки не понимают. А в этот день все змеи стремятся показаться человеку на глаза, чтобы напомнить о себе. Васильич в это не верил, но однажды отец его повел в луг в этот день, и они за раз штук пять гадов разных мастей увидели. Одного Васильич тут же убил, за что через три дня был укушен «огневкой», с тех самых пор он змеиный день проводит дома и матерится, матерится нещадно, потому что по всем меркам должен быть сенокос. Не зря ведь говорили в старину: «Летний день год кормит». А какой год, когда весь день насмарку вылетает? Быстрее бы прошло завтра…

Домой Васильич пришел за полночь, старуха с дочерью о чем-то шушукались на кухне, внучка спала. Вася строгал удочку.

— Ты чего это, — буркнул Васильич, — на рыбалку, что ли, собрался?

— Да, утром Витька за мной зайдет…

— Никуда! Дома сиди…

Васильич силился еще что-то сказать, но упал на кровать и захрапел. Ему снилось, что матка-змея приползла к порогу и просит выдать ей внука. Васильич мотает головой, а она снова повторяет просьбу, тогда Васильич берет вилы и идет на нее. Тут со всех сторон сползаются гады и окружают их дом.

Дед просыпается в холодном поту и просит пить.

— Сейчас, сейчас, — суетится жена.

— А Вася где?

— С Витькой Мокровым на рыбалку ушел еще с утра. Сейчас должен вернуться.

— Ах он… — тут Васильич высказал, что думает о внуке, в самом непристойном виде, заодно и жене досталось, что, дура, отпустила ребенка в такой день, а на законное возражение, что Вася не ребенок, ему уже семнадцатый год, услышала, как обычно:

— Да пошла ты…

По правде сказать, дед свою старуху любил. Берег ее. Из-за этой любви у нее трудовой стаж был мизерный, она все больше по хозяйству крутилась, соседки завидовали. Дед вообще с недоверием относился к женским профессиям, признавая за дражайшей половиной лишь право на домоводство. Жене стаж сделал по блату, но, видимо, перестарался, как обычно, и в итоге супруга ни с сего ни с того стала зваться ветераном труда.

Васильич места себе не находил, дело шло к полудню, а внука все еще дома не было.

Ко всему добавилась законная головная боль — после вчерашнего. Что хуже всего, дочь его страхов не разделяла, сказала, мол, не время сейчас жить предрассудками. Дед грубо оборвал ее и послал в привычное место. Та не заметила, дед тоже.

— Хоть бы дождь пошел, что ли, чтобы этот паразит домой вернулся…

Дед глянул на небо: ни облачка. Поджав нижнюю губу, он долго смотрел вдаль, потом решил зайти в дроварню, вздремнуть. Через аккуратно вырезанный фигурный проем Васильич смотрел на небо и вспоминал, как когда-то в молодости его родная сестра Соня пошла в лес за грибами, там что-то ее укусило, она не придала этому значения и пошла вечером на танцы. А утром… а утром ее уже в живых не было. Собаки выли до холода в костях, старухи шептались, что, мол, порчу навели. Дед смачно сплюнул, вышел на улицу — внук еще не вернулся. Новый поток брани предназначался всем: старухе, дочери, зятю, маленькой внучке, правда последняя не осталась в долгу. Дашенька поморщилась и сказала кукле:

— Смотри, Яночка, какой плохой у нас дед, он все ругается и ругается. Баба Таня говорила, что плохие слова — это речевая гниль. И она будет изнутри деда червячком подтачивать. Поэтому у деда и болят ноги.

Васильич замолчал, он вспомнил, что сегодня за весь день еще ни разу его ноги не болели; стало быть, решил он, все же будет дождь. В такую погоду организм себя хорошо чувствует, зато накануне…