Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы

— Везет вам на приключения, — сказал он.

Приставку мы не нашли, как стало известно после, ее успели продать и купить водки — «пропить». Зато у Гали в комнате я увидела красивое белье. Кружевные трусики, лифчики, полупрозрачные топики сушились на веревке, было видно, что Галя ими пользовалась и не раз. Я не выдержала и рассказала об этом участковому на правах старой знакомой.

— Чье белье? — спросил он без обиняков у Гали.

— Мое, — уверенно сказала та, с вызовом глядя ему в глаза.

— Где взяла?

— Купила на рынке.

— За сколько?

Тут Галя замешкалась, она посмотрела на тонюсенькие ажурные подвязки для чулок, как бы прицениваясь, сколько они могут реально стоить, и ответила:

— За две тысячи.

— А сколько ты получаешь? — не отставал участковый.

— Четыре шестьсот в месяц вместе с премиальными.

— Так, — повернулся он к дежурному, — зовите сюда балерину.

Она вошла, немного растрепанная и невероятно красивая. Милиционеры невольно отпрянули.

— Ваше? — указал пальцем на белье участковый.

— Мамма мия! — воскликнула она. — Мой корсет, и бюстгалтер мой… — Тут она беспомощно открыла рот, стала похожа на раненую птицу, повернулась к нам и полушепотом сказала:

— Я не смогу это взять. Я никогда не смогу больше это носить, понимаете?

— Неприятно, конечно, — начал почему-то оправдываться участковый, — но если постирать, прокипятить, почему бы и не надеть?

— Застежки на корсете, — сказала, краснея, она, — не все, сразу видно, — у дамы, которая надевала, другая талия….

— Ясно, что другая. Это как на корове седло.

— И аура, понимаете, это не отстирать. Это… мое… сокровенное… а к этому прикасались чужие руки.

— Да не одни, — вошла другая соседка. — Эти фигуристые трусы и цветастые финтифлюшки носила Светка, Галкина дочка, даже стриптиз танцевала на подоконнике, чтобы всей округе было видно, а потом с Вовкой в туалете закрылась, ребятишки в замочную скважину смотрели. Они давай стучать, значит, пустите, мол, извиняюсь при культурных людях, пописать, а той нипочем, глаза закатила, и, как показывают в американских фильмах, стонет… Ладно бы дело было вечером, когда, понятно, все бухие, а то прям с утра, день-курва только начинался, двенадцати еще не было.

— Я не смогу это носить никогда, — твердо сказала танцовщица, — поймите…

— Заявление писать будете? — осведомился участковый.

— Нет. Бог им судья.

— Ишь ты, ишь ты, — скривилась соседка, — гордая, значит. Погоди, поживешь с нами, слетит с тебя, милая, спесь. Привыкла среди больших людей хвостом вилять, а ты тут протяни среди работяг, говна понюхай. Журналисточка, — кивнула она на меня, — тоже поначалу все дезифинцировала, про микробы всем уши прожужжала, а теперь моет только то, что ее касается, и вообще не видно ее целыми днями. И ребенка своего не показывает, боится, сглазим.

— Всего доброго, — танцовщица повернулась и ушла.

В тот день в наш город приехала балетная труппа из Москвы. И я сына первый раз в жизни повела на настоящий балет, ребенок отбрыкивался, не хотел идти. «Вот если бы там были настоящие черепашки ниндзя», — мечтал он.

— А знаешь, — сказала я, — балерины в фуэте чем-то похожи на ниндзя.

— Правда, мам?

— Да!

Я накануне ему рассказала, в каком месте и сколько раз должно быть фуэте. Сын увлеченно считал, но каждый раз не досчитывался, то пять раз, то восемь, а то целых одиннадцать. Вот что значит провинциальная публика. Она лишена полноценного балета…

Однажды я забыла закрыть дверь, и сынишка убежал играть в коридор, я так была занята, что не сразу заметила, когда нашла его, изумилась: мой малыш стоял и смотрел, как старшие дети поймали кота и кошку и укладывали друг на друга.

— Господи, что вы такое делаете?

— Мы хотим, чтобы были котята, — ответила маленькая девчушка, наверное, ровесница сына.

Быстро схватив своего ребенка, я отвела его домой; объяснять общежитским детям, что мучить животных нельзя — бесполезно; мне кажется, легче собаку научить говорить.

Но той девчушке, видимо, приглянулся сынуля и она во что бы ни стало решила с ним подружиться: крутилась у нашей двери, а когда видела, как мы возвращаемся откуда-нибудь, обязательно шла рядом, рассказывая местные новости.

— А наша семья лучше вашей, — заявила как-то она, — бе-бе-бе!

— Почему? — спросил сын.

— Потому что у нас есть дедапапа…

— А это кто? — удивился мой мальчик.

— Дедапапа — это папа и деда…

К счастью, я быстро справилась с замком и впихнула сына в комнату. Не приведи Господь моему малышу знать, что семья этой девчушки состоит из матери и бабушки, которые живут с одним мужчиной в одной комнате… Но хуже всего, что они в общежитии не одни такие. Сожительство с отчимом не считается зазорным, если отец в тюрьме или его нет.

В тот момент я окончательно решила подружиться с танцовщицей, чтобы можно было хоть к кому-нибудь элементарно зайти в гости или одолжить что-нибудь, например, соль или горчичники. А еще лучше — поделиться. Есть люди, с которыми просто хочется поделиться. Но вдруг нам повезло: я выиграла престижный конкурс, и мне с сыном оплатили авиаперелет и проживание в столице. Мы быстро собрались и уехали, и нас долго не было. Кусок той жизни был похож на сказку, после которой хочется чуда. Вернувшись в свой город, я быстро нашла более оплачиваемую работу, и мы уехали из общежития. Танцовщица совсем выпала у меня из виду. Помню нашу последнюю встречу, она, невероятно расстроенная, спускалась по лестнице, а я поднималась.

— Эй, балерина, — громыхал над ней голос Гали, — у тебя, кажись, в комнате пожар.

— Вызовите пожарных…

— Уже вызвали. Ты… это вещи собери, а то все сгорит!

Она, смахнув слезу, помотала головой:

— Пусть…

Действительно, в ее комнате был пожар, соседи, преображенные водкой, помогали его тушить. Я тоже вышла, напрочь забыв о правилах, установленных здесь, и, пока моя комната оставалась открытой пять минут, из нее исчезла стопка перевязанных шпагатом книг по истории английской литературы. Две последующие недели я находила обрывки страниц в туалете. И вскоре мы съехали.

Как я узнала много позже, танцовщица в комнату так и не вернулась. Где она? Что с ней? Жива ли? Никто не знает. Может быть, она тем вечером ушла в свой мир, и ее там радостно приняли. Хочется думать. Но каждый раз, когда я вижу прекрасный танец, мне кажется, что это танцует она; и такое волнение меня охватывает от возможного знакомства — не передать…