Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы

Купание в сибирский мороз на Крещение в проруби — занятие не для слабонервных. Здесь одна очередь в Иордань чего стоит!

Стоишь, раздетая и босая, в одной ночной сорочке на тридцатиградусном морозе, и ждешь, пока не искупаются впереди стоящие девятнадцать человек. Купаются здесь основательно. По церковным правилам, нужно окунуться три раза с головой, однако особо ревностные христиане ныряют и по семь и по двенадцать раз, особенно преуспевают в этом деле, как ни странно, старенькие бабульки; говорят, одна из них окунулась в Иордань аж сорок раз! Мне повезло, что она стояла не передо мной.

В очереди робкий шепот, кто-то читает молитву, кто-то просто стучит зубами или дрожит от холода. Ноги у людей примерзают к земле, даже несмотря на тот факт, что тропинка в Иордань аккуратно усыпана соломой. Впрочем, я, как купальщица со стажем, пусть и небольшим, от этой беды защитилась довольно просто — надела тоненькие носки; защиты от холода, конечно, никакой, но зато не пришлось больно отдирать ноги от ледяной земли. Маленькие дети купаются послушно и молча, как ангелочки. Внезапно наша очередь послушно расступается — мы пропускаем в купель молодую женщину с грудным младенцем. Ребенок совсем крошка.

— Ему хоть месяца три есть? — спрашиваю со страхом у матери.

— Конечно, есть, — слышу ответ, — три с половиной вчера исполнилось. — Мамаша три раза основательно окунается с младенцем, завернутым в пеленку; мне кажется, что ребенок вот-вот захлебнется.

Однако «стойкий оловянный солдатик» даже не поморщился. Молодая мама быстро убежала с ним в палатку. И наша очередь снова зашевелилась.

Когда стоишь и ждешь, кажется, что купаются долго и медленно, и совсем не понимаешь чужого страха перед ледяной водой, но когда сам входишь в воду… Такого жгучего холода я не ожидала. Замираю и столбенею.

— Ну, быстрее, быстрее, сестра, — слышу голос над собой, — давайте уже, окунайтесь, не стойте! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Молниеносно обжигаюсь в проруби и окончательно перестаю соображать. Внутри замирает все. И дальнейшее, кажется, уже происходит не со мной, а с другим человеком, у которого чувства страха, боли или обиды полностью атрофировались. Из проруби вышло что-то механическое. Так мне показалось. На время.

Пока я бежала до женской палатки, сорочка и платок напрочь застыли и примерзли к телу, пришлось их осторожно отдирать.

…В небольшую прорубь с лестницей, рядом с Иорданью, тоже очередь, здесь набирают крещенскую воду, так сказать, для домашних нужд. Она, как утверждают верующие, имеет большую силу. В большом количестве запасаются крещенской водой местные цыгане, считается, если ею окропить коня, то его, во-первых, не украдут, во-вторых, он долго будет сильным и здоровым.

— Даже дохлые клячи от этой воды оживают — молодеют, жизнь им начинает нравиться, — разговаривают стоящие рядом со мной цыганки.

— Вы тоже православные? — удивляюсь я.

— А ты что, креста на нас не видишь! — говорит мне с укором старшая.

И вправду, кресты на них большие и из золота, трудно не заметить. Но ни в одной церкви я их ни разу не видела, потому и спрашиваю.

В палатке уютно, пахнет соломой и морозом, женщины дрожащим голосом поют псалмы. Много юных девушек.

— Помогите мне, а то сейчас упаду…

Подаю руку соседке и чувствую, как она вся буквально горит.

— У вас температура? — спрашиваю со страхом.

— Да так… тридцать девять час назад было. Дай, думаю, искупаюсь, а там будь что будет.

— Может, «скорую»? — волнуюсь не на шутку.

— Да что вы, какая «скорая», — удивляется больная, — разве Иордань не излечит? Иордань посильнее-то «скорой» будет.

Понимаю, что спорить с ней бесполезно, и соглашаюсь проводить женщину до автобуса.

Несмотря на то что «неотложка» все время дежурила на берегу, к ней так никто при мне не подошел. То ли вера действительно творит чудеса, то ли верующие народ закаленный?

— Серега, слышь, Серег, а ты бы искупался, — спросил один закутанный в ватник омоновец у другого, дежурившего у купели.

— Да ты что, сдурел, что ли? — отмахнулся тот. — У меня и так сопли, как у слона, уже неделю текут, не знаю, куда деваться…

А когда я только-только вышла из ограждения, к купели подъехал автобус, полный воодушевленных людей, и очередь к Иордани стала в три раза больше…

Вот так Крещение Господне.

«Покажите мне чудо и уверую в Бога», — многие сейчас так говорят.

Эту икону давно считают чудотворной. Даже специальная тетрадка заведена, где описываются случаи заступничества святого, чей лик изображен на ней. Опытный глаз сразу определит — Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Всея Сибири чудотворец, который жил в восемнадцатом веке. К его помощи сибиряки прибегают часто. Человек удивительного характера и редкой судьбы. И икона удивительная.

А начиналось все обыденно. Когда восстанавливали храм, где до этого был гараж, позвонил игумен и попросил дьякона съездить в соседнюю епархию за иконой. Тот, не раздумывая, поехал. Каково же было его удивление, когда ему вручили отмытую доску, на которой угадывался лик. Но больше поразил рассказ об обретении. В обычный будний день в храм пришел мужчина и сказал, что надумал родительский хлев разбирать, а там на полу доски, похожие на иконы: «Зайдите, гляньте».

Посетитель оказался прав. На первой доске еле-еле проступал лик (как потом оказалось, это икона «Благодатное небо»), на второй едва сохранился Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Всея Сибири чудотворец, а с третьей лик уже исчез.

В храме отслужили благодарственный молебен по случаю обретения и снова принялись за реставрационные работы.

Икона начала обновляться… сама.

И если, к примеру, сегодня прихожане смотрели на бледноватый лик с огромным светлым пятном посередине, то спустя семь дней пятно исчезало, хотя рука реставратора не касалась иконы.

Образ святого был выведен настолько ярко, что порой начинает казаться, будто иконописец закончил его только вчера, и не вся краска еще успела высохнуть.

Дальше — больше. Сразу же по прибытии икона начала проявлять свою чудодейственную силу, которую может почувствовать каждый верующий. Нужно просто подойти и рядом постоять.

А недавно в церковь пришел дедушка лет девяноста, родом из той самой деревни, где храм в свое время превратили в скотный двор, и рассказал, что, будучи мальчишкой, наблюдал, как иконы снимали с иконостаса и уносили на совхозный склад. Все сторожа между собой тогда перешептывались, говорили: ночью иконы начинают совсем по-человечески стонать, аж страшно… а когда в бывший храм загнали первую партию телят, те вскоре как один пали.