Поль Гольбах - Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков

Вы не созданы для того, чтобы преклоняться перед авторитетами и громкими именами. Вас забросают бесчисленными свидетельствами множества знаменитых ученых, которые не только исповедовали христианскую религию, но и были ее весьма ревностными защитниками. Вам будут перечислять отцов церкви, великих философов, мыслителей, богословов, которые последовательно защищали религию. Я не буду здесь оспаривать их учености, которая часто оказывалась весьма сомнительной, но лишь повторяю, что нередко величайшие гении человечества бывают не более проницательными в делах религии, чем толпа; что они не проверяли доктрин, которые защищали,- потому что считали их священными; с другой же стороны, они никогда не могли подвергнуть критике те принципы, которые сочли бы пагубными, если бы смогли обсудить их без предубеждения; и, наконец, потому, что они заинтересованы в защите дела, от которого зависело их собственное благополучие. Таким, образом, их свидетельства сомнительны, и авторитет этих людей не имеет большого веса. Что же касается комментаторов, в течение стольких веков упорно трудившихся над истолкованием божественных законов и священного писания, над установлением догм вероучения, то их труды только бросают тень на религию; они доказывают, что божественные творения темны и непостижимы и нуждаются в помощи человека, чтобы стать понятными тем, для кого предназначается божественное откровение. Законы мудрого божества должны быть просты и ясны, а в истолкователях нуждаются только весьма несовершенные законы.

Не вам, сударыня, прибегать к таким комментаторам; единственным судьей в этом можете быть только вы сами и ваш разум. Дело ведь идет о вашем счастьи, о вашем спокойствии; а это - вопросы слишком важные, чтобы доверять их решение другим. Если религия имеет столь большое значение, как нас уверяют, то она заслуживает, конечно, самого пристального внимания; если эта религия должна содействовать человеческому счастью и в здешнем мире и в мире загробном, то нет ничего, что могло бы нас интересовать живее и что нуждалось бы, следовательно, в самом зрелом анализе. Тем удивительнее поведение большинства людей. Глубоко убежденные в необходимости религии и в ее большом значении, люди никогда не давали себе труда углубиться в ее рассмотрение; они принимали ее по традиции и по привычке; они никогда не пытались вникнуть в ее догмы; они исповедовали ее и подчинялись ей, и изнемогали под ее ярмом, даже не спрашивая, зачем все это делается; и, наконец, при ее изучении люди всецело полагаются на других; те же, чьим суждениям они слепо верят, менее всего заслуживают доверия: это священники, присвоившие себе исключительное право решать эти вопросы, не допуская обжалования системы, явно выдуманной в их же выгодах. Что же говорят нам священники? Очевидно заинтересованные в религии, они утверждают, будто она совершенно необходима народу и имеет огромное значение для общества; будто она приносит утешение и пользу каждому из нас, так как глубоко связана с моралью. Но после такого предисловия тотчас же следует запрещение изучать этот столь важный предмет. Как же назвать такое поведение? Предоставляю вам самой, сударыня, судить о том, как вас обманывают; священники боятся, что их религия не выдержит критики и что тем самым будет разоблачен зловещий заговор против рода человеческого.

Итак, сударыня, я не устану повторять, что вам следует заняться рассмотрением этих важных вещей и положиться на собственную просвещенность; ищите истину в глубине своего правдивого сердца, заставьте замолчать в себе привычку, откажитесь от суеверия, не доверяйте своему воображению; тогда вы сможете уверенно разобраться в вопросах религии; каковы бы ни были источники тех или иных воззрений, вы примете лишь то, что покажется вам убедительным и удовлетворит ваше сердце, что не будет противоречить здравой морали, основанной на истинной добродетели; вы с презрением отбросите все, что окажется неприемлемым для вашего разума, вы с отвращением оттолкнете все преступные и пагубные для морали представления, которые религия выдает за божественные и сверхъестественные.

Да что толковать, любезная, разумная Евгения! Обдумайте внимательно все, что я вам говорю, выполняя вашу просьбу; пусть вас не ослепляют в отношении моих суждений ни ваше доверие ко мне, ни пристрастие к моим скромным познаниям; я отдаю их на ваш суд; оспаривайте их, боритесь с ними и не сдавайтесь до тех пор, пока не убедитесь в истине. Мои чувства и мысли не претендуют быть ни божественным откровением, ни богословскими доктринами, которые не подлежат обсуждению; если я сказал правду, примите мои доводы, если же я ошибся, укажите мне на мои заблуждения, и я охотно признаю их и подпишусь под собственным приговором. Для меня, сударыня, будет только счастьем услышать из ваших уст истины, которые я безуспешно искал в священном писании. Если сейчас у меня есть некоторое преимущество перед вами, то им я обязан единственно тому спокойствию, которым наслаждаюсь и которого вы, к сожалению, теперь лишены. Заблуждения ума, волнения, припадки набожности, тревожащие вашу душу, не позволяют вам сейчас достаточно хладнокровно взглянуть на все эти вопросы и подвергнуть их суду собственного разума; но я не сомневаюсь, что очень скоро, вооруженная разумом в борьбе против пустых призраков ваша душа обретет присущие ей твердость и величие. А в ожидании этого времени, которое я предвижу и которого всем сердцем желаю, я почел бы себя счастливейшим человеком, если бы мои рассуждения содействовали вашему успокоению, без которого не может быть счастья и которое столь необходимо, чтобы трезво судить об интересующих вас вещах.

Я только сейчас спохватился, сударыня, что мое письмо оказалось слишком длинным; я надеюсь, однако, что вы мне простите его, как и мою откровенность; пусть они послужат по крайней мере доказательством того живого участия, которое вызывает во мне ваше состояние; пусть свидетельствуют об искреннем желании прекратить ваши волнения и о страстном нетерпении увидеть вас снова в вашем обычном ясном и уравновешенном настроении. Нужны были достаточно веские причины, чтобы заставить меня нарушить молчание; потребовалась ваша настойчивая просьба, чтобы принудить меня заговорить с вами о предметах, которые после должного рассмотрения вряд ли заслуживают внимания серьезного ума. Я поставил себе за правило никогда не разговаривать о религии; опыт показал мне, что нет занятия более бесполезного, чем убеждение людей предвзятых, я бы не поверил, что когда-нибудь позволю себе писать об этих вопросах; одна вы, сударыня, способны заставить меня преодолеть мою леность и изменить своим правилам. Евгения, опечаленная и взволнованная сомнениями, готовая отдаться всей душой благочестию, столь тягостному для ее близких и вместе с тем не обещающему ей самой никакой радости, почтила меня своим доверием и обратилась ко мне за советом; она потребовала моих слов; и вот я написал Евгении это письмо, в котором постарался вернуть ей утраченный покой; я решил потрудиться ради той, от счастья которой зависят благополучие и счастье столь многих.