Майкл Роуч - Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– А как же!

– А была ли первичная причина твоей самой первой мысли чем-то материальным – чем-то таким, что можно потрогать, потискать, взвесить или порезать на куски?

– Нет-нет, мы ведь уже говорили, что первичная причина должна быть из сходного материала, в данном случае из вещества ума, а не из вещества тела.

– Ума? Какого ума? Другого?

– Конечно.

– И чей же это ум?

– Моих родителей, наверное.

– А разве ты думаешь так же, как они?

– В каком смысле?

– У тебя те же симпатии и антипатии, их интуиция, их сомнения?

– Нет, так сказать нельзя, хотя кое-какие их предпочтения я вполне разделяю.

– Значит, у тебя другое состояние ума?

– Другое. Мое собственное. У моего ума свои симпатии и антипатии, интуиция и все такое, причем с очень раннего возраста.

– Итак, если причиной этого первого мгновения твоего ума, этого проблеска осознания в материнской утробе, не был ум твоих родителей, то чей это был ум?

– Мой, наверное.

– Откуда?

– Из прошлого.

Тут только Мастер ослабил свою хватку и выпустил мою руку. Он смотрел в мои открытые глаза напряженно, почти неистово, с каким-то почти неземным ликованием.

Я осознал, что жил и раньше, до того, как прийти в утробу моей матери.

– Хорошо, – кивнул он, и его лицо смягчилось, горящие угли в глазах погасли. Он вновь принял облик тихого пожилого седого монаха, возраст которого никто не взялся бы определить. Сколько ему было? Сорок, пятьдесят, а может, все шестьдесят, кто знает? Казалось, время и вовсе не властно над ним. – Неплохо, неплохо. Ты это прочувствовал. Вот теперь ты действительно готов чему-то учиться.

Он зашагал назад, к восточной стене Сада, туда, где было светлее, туда, где весело журчал ручей, вытекающий из фонтана, и мягко увлек меня за собой.

Теперь, после беседы с Дхармакирти, я точно знал: мать моя все еще жива. Знал, не потому что увидел ее своими глазами, а потому что увидел ее своим умом; не в том смысле, что смог увидеть ее своим мысленным взором, а в том, что смог доказать себе, что она по-прежнему существует; и это было столь же достоверно, как если бы я увидел ее собственными глазами. Кроме того, я чувствовал, что наши с ней судьбы тесно переплетены; я знал, что связан с ней такими узами, что должен отправиться за ней, куда бы она ни пошла. И на всех путях, какими бы я ни пошел, я всегда хотел отыскать и ее, мою Златовласку.

Лучшее, что я мог для этого сделать, – это медитировать в поисках ответа. Но я знал, что ничего не получится без помощи, как знал почти наверняка и то, что помощь эта обязательно придет. Я решил еще раз вернуться в Сад; это решение далось мне без труда, ведь это священное место всегда было для меня местом ответов и решений, – местом, где царила радость.

Дело было зимой, и на этот раз путешествие отняло у меня больше времени – я вошел в калитку Сада около полуночи. Вместо полной луны на небе красовался тонкий полумесяц, в его волшебном свете морозный иней на траве сверкал серебром. Холод сковал мое тело и почти лишил меня терпения; я впервые сел на скамейку под чинарой не спиной, а лицом к калитке – я уже не просил, а едва ли не требовал, чтобы, ну хоть разочек, она пришла поскорее. Но ждать опять пришлось долго, и только последние, но зато очень крепкие нити моей веры привязывали мой пристальный взгляд к железным пикам над входом, между которыми я должен был увидеть голову любого входящего в Сад.

Когда эта голова наконец появилась высоко над калиткой, меня пробрала дрожь, ибо не было там ни золотого лика, ни золотых волос, ни солнечного света, ни тепла, а только голый череп и две темные глазные впадины, утонувшие среди мертвенно-бледных теней на страшном лице. Похожий на привидение гость плавно и скоро преодолел расстояние от калитки до скамейки; его монашеские одежды волочились по земле, что еще больше подчеркивало его огромный рост. И вот он уже стоял передо мной, обратив ко мне свое лицо, которое, казалось, навсегда покинула радость. Это был Мастер высшего знания Васубандху собственной персоной.

Мастер был худ и костляв; его конечности были длинными, но не тонкими, скорее сильными и рельефными; в его мускулистых жилистых руках чувствовались цепкость и твердость, несмотря на то что выглядел он лет на семьдесят. У него был низкий лоб, квадратная челюсть, а кожа так плотно обтягивала череп, что казалось, была просто нарисована на нем. Его губы были плотно сжаты, в щеки на концах губ врезались глубокие складки чрезвычайной серьезности. Я потерял дар речи, перестал слышать шум фонтана и шелест травы и ждал, когда он сам заговорит; он же продолжал стоять передо мной, уставившись на меня сверху вниз.

– Ты сегодня умрешь? – просто спросил он ни к селу ни к городу.

Если бы кто-то другой с такой внешностью в этом темном и уединенном месте задал мне такой вопрос, я бы, наверное, воспринял его почти как угрозу, но я всецело доверял его монашеским одеждам и поэтому так же просто ответил:

– Не знаю.

– А ты подумай, ты сегодня умрешь ? – продолжал настаивать Васубандху.

– Могу, наверное, от этого никто не застрахован, всякое может случиться… но пока не случилось, поэтому хочется верить, что сегодня нет, не умру.

– Ты на тело свое посмотри, – скомандовал он. – Это то тело, что умрет?

Я взглянул на свои руки, на пальцы, совершенно окоченевшие от мороза, и вспомнил руки моей покойной матери в то утро, когда мы обнаружили ее мертвой, плавающей в собственной крови, – рак прогрыз ее до самого сердца.

– Да-да, это то самое тело, которое умрет.

– А когда придет смерть, – продолжал монах напряженным голосом, – тебе будет куда пойти? Ты знаешь хоть одно такое место, где смерть не настигнет тебя?

– Нет, такого места не существует. Ни неприступная крепость, ни корабль посреди океана, ни скит отшельника в глухом лесу, ни стальной склеп не защитят тебя. Смерть беспрепятственно проникает всюду.

– Но ведь ты так молод. А разве смерть не удел стариков? Разве смерть не выбирает свои жертвы исключительно по старшинству: сначала идут старые, а потом те, кто моложе?

Я недолго думал над ответом:

– Мы непременно должны умереть и ожидаем, что раньше умрут те, кто уже успел пожить свое. Но я не могу сказать с уверенностью, что порядок этот неукоснительно соблюдается, ведь многие мои друзья умерли совсем молодыми, – смерти, похоже, наплевать на порядок.

– Но ведь должны же быть какие-то средства, чтобы остановить смерть, ну там достижения медицины или какие-нибудь священные заклинания, известные только некоторым высшим иерархам церкви, ну хоть что-нибудь способное укрыть нас от смерти!

– Ну лекарств-то разных навалом, иногда даже кажется, что они могут отсрочить неизбежный конец, но в целом нет, ни одному доктору не удалось еще найти снадобья, чтобы навсегда остановить приближение смерти, и ни один служитель культа не нашел против смерти тех слов, которым бы она подчинилась.