Константин Поповский - Мозес

– Что значит – плевать, – спросил Давид, кажется, уже не так уверенно.

– Хочешь знать? Да? Хочешь знать?.. Пожалуйста, я скажу, если хочешь.

Ну, разумеется, он хотел, черт возьми! Тем более что ему совсем нетрудно было догадаться, что она собирается сказать, благо – тут не было никаких загадок, а все было просто и совершенно понятно.

Однако, вместо этого она вдруг всхлипнула и опустилась на скамейку, закрыв лицо руками.

Женские слезы, сэр. Оружие, так сказать, стратегического назначения. Бьет без промаха и почти всегда наповал.

– Мы так не договаривались, – растерянно пробормотал Давид.

В ответ она только пошмыгала носом и полезла в сумку за платком.

– Эй, – позвал Давид.

– Отстань, – она достала платок.

– Да что, наконец, случилось? – спросил он, уже зная – что бы ни случилось, виноват все равно окажется он.

– Черт возьми, – сказала она, вытирая глаза. – Черт возьми, Дав. Я думала, что ты умней. Миллионы людей не пишут романы и не сочиняют музыку. Им наплевать на твоего Баха и на Стриндберга, потому что они не понимают, что это такое. Зато они прекрасно разбираются в тряпках, в машинах, в косметике, в обуви и в тысяче других вещей, из которых состоит их мир… По-твоему, они в чем-то виноваты?

– Ну, да, – Давид, кажется, уже догадывался, куда она клонит. – И что?

– А то, что они счастливы в своем мире, вот что… Среди всех этих тряпок и косметики…Тебе это никогда не приходило в голову?

– Ну, – сказал Давид, неопределенно вертя в воздухе пальцами. Это должно было означать, что ему приходило в голову и не такое.

– Конечно же, тебе это не приходило… – Она высморкалась и убрала платок в сумку. – Ты ведь думаешь только о высоких материях… А хочешь знать, почему они счастливы?.. Потому что все эти тряпки, весь этот, как ты говоришь, мусор, закрывают их собственную пустоту и дают им смысл жизни, в котором они нуждаются не меньше, чем тот, кто читает Пруста и слушает Глюка. Все это дерьмо, которое они видят на прилавках и в глянцевых журналах!.. А ты предлагаешь им Мелвилла или Шекспира, от которых их тошнит, потому что им от них ни тепло, ни холодно… Неужели ты этого не понимаешь?

Педагогическая антиномия, Мозес.

Меллвил против сверкающего глянца какого-нибудь "Vogue". Об исходе поединка можно было даже не спрашивать.

– Ладно, – кивнул Давид. – Допустим. Но ты-то чего плачешь?

– Почему? – она посмотрела на него, словно ей только что пришлось разочароваться относительно него в своих лучших надеждах. – Почему?.. Да потому, что я такая же, как они, Дав, – сказала она, не выпуская его из поля зрения. – Ты что, не заметил?

Кажется, самое время было приняться за утешения.

– Нет, нет, погоди, – она отодвинулась. – Я такая же пустая, как и все они. Мы все пустые, Дав. И ты это прекрасно знаешь. Конечно, ты хочешь, чтобы я читала "Литературное обозрение" и Клементину Роуз. Но на самом деле, мне глубоко плевать и на "Литературное обозрение", и на Клементину Роуз, и на Меллвила с его дурацкими китами! Мне вообще наплевать на все книжки на свете. И на те, которые были, и на те, которые только будут!

– Тихо, тихо, тихо, – сказал он, беря ее за руку. – Это уже слишком. В конце концов, никто ведь тебя не заставляет.

Она еще раз шмыгнула носом и засмеялась. Потом спросила:

– Ты уверен?

– Само собой, – подтвердил Давид.

– А как же Клементина Роуз?

– Да выбрось ты ее в помойное ведро, – сказал Давид.

Она улыбнулась почти счастливой улыбкой. Потом спросила:

– Правда, хочешь, чтобы я это сделала? – спросила она и щелкнула сумкой.

– В конце концов, – тоже улыбнулся Давид, – если вам вдвоем так тесно в этом мире, то отчего бы и нет?

– Спасибо, – она убрала платок и достала из сумки книжку Роуз в бумажном переплете. Затем посмотрела по сторонам и швырнула ее в стоящий рядом мусорный бачок. Тот благодарно принял жертву с глухим металлическим стуком. Словно погребальный колокол, сэр. Погребальный колокол, чей адресат был, на этот раз, прекрасно известен.

Бедная Клементина Роуз, Мозес. Бедная Клементина…

Последовавшая затем небольшая пауза напоминала последние минуты прощания перед тем, как тело будет предано земле.

Потом она сказала:

– Когда-нибудь я расскажу тебе, с кем ты связался, Дав. Про дуру, которая весной совершенно сходила с ума вместе со всеми этими весенними ручейками, плывущими по ним щепками, с мокрыми камешками, с бутылочными осколками, которые я собирала в спичечный коробок…

Возможно, он уже однажды слышал нечто подобное, хотя и не мог вспомнить – где и от кого.

– Ты можешь смеяться, но только все, что я находила в этих весенних лужах, все делало меня такой счастливой, что иногда казалось, будто я сама была всеми этими мокрыми камешками и бутылочными осколками, сверкавшими на солнце лучше любых драгоценностей… А потом, когда я выросла, то поняла, что я и вправду была тогда всеми этими стеклышками, лужами, этим солнцем, этой рябью на воде, этими щепками, которые кружили и уносились в водосток. Потому что, когда я подросла, Дав, я увидела, что я совершенно пустая. Как будто у меня никогда не было меня самой, а были только эти стеклышки и эта весна, которые ведь все равно рано или поздно должны были кончиться… Ты понимаешь?

– Более-менее, – сказал Давид.

– Тогда чего ты удивляешься, что я таскаюсь по магазинам, вместо того, чтобы читать с тобой Сартра и Фуко?

– Ну, ты же их читала.

– Жизнь заставила, – и она снова улыбнулась. – Но зато – когда я иду в магазин и смотрю на все эти чертовы тряпки, то я знаю, что они могут помочь мне закрыть мою пустоту и принести мне немного радости. А если ты еще не понял, Дав, они заменяют мне сегодня мои стеклышки, которых больше никогда не будет.

Она вдруг снова всхлипнула и потянулась к сумочке за платком.

– Постой, – осторожно спросил он, стараясь не въехать в какую-нибудь запретную зону. – Разве нельзя как-нибудь это совмещать?

– Нет, – она покачала головой и снова высморкалась.

– Ага, – сказал Мозес, сам не зная для чего.

Мир полон загадок, сэр.

Полон загадок, дурачок.

Он словно погрузился вдруг в странное оцепенение, как будто все, что было вокруг, и то, что она говорила сейчас – все это уже было с ним однажды, когда-то давным-давно, так что оставалось только немного напрячься, чтобы вспомнить, как же все это было когда-то на самом деле.

– Ты сказала "пустота", – он пытался продлить это состояние.

– Ну, да, – она нервно теребила платок. – А как это еще назвать?

– Не знаю. Я, например, совсем не часто чувствую себя пустым.

– И тем не менее, – сказала она. – Почти все почему-то думают, что у них внутри огромная куча всякого ценного барахла. Книги, музыка, фильмы. Режиссеры, художники, истории. Умные мысли. Целая куча цитат. Но стоит только с тобой чему-нибудь случиться, как ты понимаешь, что все это только пф-ф-ф, ничто, туман. Подул ветер и ничего не осталось.