Константин Поповский - Мозес

«Быть», – похоже, это значит вот что, – быть – значит быть вдали

«Бытие» само по себе, – оно – только тяжелый сон, приснившийся под утро, – кошмар, навалившийся всей тяжестью и спеленавший тебя по рукам и ногам.

Быть на языке этого «Бытия» означает быть приглашенным на благотворительный вечер, устроители которого с трудом скрывают свое отвращение к приглашенным, без церемоний посматривая на часы, в ожидании, когда можно будет, наконец, выпроводить всех присутствующих вон.

Но то, о чем мы действительно грезим, и что, пожалуй, еще связывает нас с Истиной, – это оказаться вдали . Ведь быть истинным, значит всего только это: быть вдали

И пусть твои слова не донесутся, утонув в разделяющем нас пространстве, а твои черты сотрет это равнодушное расстояние, – не велика беда . Не велика беда, – если мы, конечно, хотим большего. Пожалуй, тебе не захочется даже кричать, чтобы докричаться, и уж тем более напрягать слух, чтобы услышать, о чем кричат тебе другие. Зато, какое блаженство – это древнее, как мир, подлинное Бытие, обретенное в его изначальной истинности! Оно ведь не значит ничего другого, кроме этого, последнего: быть вдали

Конечно, он и так пожалел сто раз, что его угораздило дать согласие выступить на этой нелепой презентации, как будто он заранее не знал, кто там собирается и чего можно ждать от всех этих самодовольных поборников, ратующих за чистоту иудаизма и с подозрением встречающих хоть что-то мало-мальски им незнакомое.

«Вот она, цена малодушия», – сказал он позже Давиду, имея в виду, что ему следовало бы без долгих отлагательств, сразу отказаться от приглашения и не портить жизнь ни себе, ни устроителям торжеств, которые, похоже, тоже не отличались большим умом, пригласив в одну лодку рабби Ицхака вместе с рабби С. и рабби Ш., повсеместно известных своей железной ортодоксальностью, которую их последователи и почитатели ставили всем в пример.

Бедный рабби, – посочувствовал ему Давид, когда впервые услышал эту историю.

Бедный рабби, подумал он, представив себе этот полный зал, который, познакомившись с программкой мероприятия, начинал на все лады склонять имя рабби Ицхака, так что, когда он появился в зале сам, возникла даже небольшая пауза и шум стал стихать, подобно тому, как стихает поток воды, перекрытый вдруг случайной воздушной пробкой.

В конце концов, это было, конечно, немного обидно, ведь все приглашенные пришли не для того, чтобы заниматься рабби Ицхаком, а чтобы принять участие в презентации давно уже обещанной книги, которая носила название «В ожидании Машиаха» и принадлежала перу пяти или шести авторов, делившихся с читателем своими соображениями относительно грядущего Помазанника. Справедливо или нет, но выход этой книги вызвал повышенный интерес публики, так что выпустившее книгу издательство сочло возможным даже немного допечатать ее тираж, хотя и не слишком при этом расщедрилось.

В ожидании Машиаха, сэр.

В ожидании Машиаха, Мозес.

Если бы присутствующих действительно занимала эта тема, то они могли бы приложить некоторые усилия и выспросить все, что касалось этого предмета у лучшего ожидальщика Машиахов – Исайи. И возможно, даже лично принять участие в этом ожидании, одолжив у Исайи на некоторое время его волшебный стул, предназначенный, как всем было уже давно известно, именно для этой цели.

Увы! Похоже, что присутствующих больше волновал медленно разворачивающийся на сцене скандал, а вовсе не желанный приход Машиаха. Речь уже первого выступающего была полна каких-то непонятных намеков, подозрений и предупреждений вроде тех, что « близок час, когда », не говоря уже о постоянно повторяющемся упоминании каких-то крадущихся неизвестно куда врагов, всех этих « ренегатов » и забывших свои корни « предателей

Чем дольше выступали присутствующие, тем прозрачнее становились намеки, и тем сильнее сгущались над головами собравшихся сумерки праведного гнева, о приближении которого можно было догадаться по тому, как все громче и громче зал реагировал на те или иные реплики выступавших.

«Я чувствовал себя так, – рассказывал позже рабби Ицхак, – словно попал в рой разъяренных пчел, перед которыми был совершенно беззащитен, так что все, что мне требовалось сейчас, это брезентовый костюм и сетка, способные защитить меня от укусов».

На вопрос Давида, чего, собственно говоря, он ждал от этого не слишком симпатичного сборища, рабби ответил в свойственной ему мягкой манере, что если у тебя есть даже самый маленький шанс повлиять на происходящее в положительную сторону, ты должен этим воспользоваться. Потому что, в конечном счете, тебе остается неизвестным, что же, собственно, задумал Всевышний, когда подсовывал этот шанс, делая тебя почти своим напарником.

«Я понимаю, что это смешно, – любил говорить рабби Ицхак, когда разговор касался этой темы, – но я всегда разделял ту точку зрения, что слово может двигать горами и останавливать кровь, при том, разумеется, условии, – добавил он, – когда оно принадлежит не тебе, а Небесам».

Всемогущий, проведший тебя через испуг и сомнения, чтобы попробовать еще раз достучаться до своего творения.

Возможно, именно с этой мыслью он встал тогда со своего места и направился к эстраде, чтобы подняться затем по пяти, ведущим на эстраду, ступенькам, взять в руки микрофон и дожидаться с улыбкой, когда стихнет шум.

Странно, что ему еще дали говорить и при этом – довольно долго, несмотря на недовольный шум в зале. Так, словно шумевших мучило любопытство, толкающее их продолжать слушать то, о чем говорил рабби Ицхак, и в то же время притворяться беспредельно возмущенными его словами, чтобы кто-нибудь, упаси Боже, не подумал, что они разделяют и поддерживают все, что слышали сейчас их уши.

«И что же они слышали?» – спросил Давид, похоже, уже зная, хоть и не в деталях, что могли услышать в тот день собравшиеся на церемонию любители презентаций и вечно запаздывающих Машиахов.

«Я сказал им одну простую вещь, которую, собственно, они знали и без меня, а именно, что есть всего два образа Машиаха, с которым мы встречаемся в Танахе и Талмуде. Один образ – это образ Машиаха-воина, покоряющего себе мир и царствующего над покоренными народами, искренне признавшими его превосходство. Тогда как другой образ рисует человека, чье милосердие, сострадание и человеческое тепло были столь велики, что растопили льды Божественного гнева и позволили Всемогущему ответить такой любовью, что вся земля расцвела и покрылась цветами. Во всяком случае, так говорят многие источники.