Людмила Шторк – Шива - Мы нашли Мессию…

Около каждого города в Советском Союзе стояли антенны «глушилки», и очень сложно было хоть что-то услышать, кроме радиопередач, разрешенных властями. Но теперь парень мог ночами слушать вещание зарубежных радиостанций.

– Сын, не стоит так рисковать! – пытался урезонить отец. – Раньше за такое посадили бы!

– Пап, может быть, ваше поколение привыкло жить в страхе, но я уверен, что должен сделать все, чтобы уехать на родину! – горячо возражал Реувен.

– Твоя родина здесь, – напоминала мать – ты родился в СССР.

– Нет, мам, родина каждого еврея Израиль. И пока все мы не соберемся в нашу Страну, Машиах 26 26 Спаситель не придет, и эра Машиаха не наступит.

– Сын, с чего ты взял? Ведь Машиах придет тогда, когда каждый еврей совершит тшуву 27 27 Дословное значение термина «тшува» – «возвращение» к Всевышнему. 1. Человек прекращает грешить. 2. Он удаляет грех из своих мыслей. 3. Он принимает в сердце решение не совершать более греха 4. Он должен сожалеть о совершенном. 5. Он призывает в свидетели Того, Кому ведомо тайное, что никогда более не совершит этого греха. 6. Ему следует исповедаться и выразить словами все эти мысли, все решения, которые человек принял в сердце своем. и приблизится к Творцу. И это совершенно не связано с переездом в Израиль, – удивился и даже возмутился Ицхак Абрамович.

– Папа, мы с ребятами изучаем труды равва Кука, 28 28 Раввин Авраам Ицхак Кук – раввин, каббалист и общественный деятель начала XX века, создатель философской концепции религиозного сионизма, согласно которой создание Государства Израиль является началом мессианского избавления. (Википедия) и он говорит, что эра Машиаха может наступить только тогда, когда Израиль вернется в Святую Землю.

– Где вы набрались таких идей!? – возмутился раввин – разве ты не знаешь, что в нашей синагоге запрещены его труды? Наш старший раввин запретил изучать его работы.

– Старший раввин не Всевышний! – дерзко ответил Реувен. – Мы изучали и будем изучать равва Кука. Тогда тебе придется меня отлучать от синагоги, но я не откажусь от идеи сионизма. Я сделаю все, чтобы уехать!

– Безумный мальчишка! – раскричался Ицхак Абрамович. – Ты сведешь нас с матерью в могилу! Разве ты не знаешь, сколько хороших молодых людей уничтожили свою жизнь из-за этой идеи, сколько умных парней сидит в тюрьмах, потому что рвались уехать? Ты даже учебу еще не закончил. Неужели ты не можешь подождать со своими идеями?

– Нет, не могу, – резко ответил Реувен.

– Я понимаю, почему наш главный раввин запретил читать труды равва Кука, – вздохнула Рут Вениаминовна – он смущает молодые умы, и потом они ломают свою жизнь ради его идей! Сын, посмотри, сейчас в стране происходит много важных вещей, может когда-то опять границы откроют, как в семидесятых годах… Не спеши. Просто учись, приобретай профессию. Если ты уверен, что должен жить в Израиле, тогда подумай о том, насколько больше полезного и доброго ты мог бы сделать, если закончишь институт.

Мать старалась не возражать сыну, зная его упрямый характер. Она видела, что возражения отца только подзадорили сына. Он всегда был природным бойцом. Но на самом деле она очень боялась, что старший сын повторит судьбу многих молодых еврейских ребят и девчат, которые пытались получить разрешение на выезд из страны. Сейчас многие из них сидели в тюрьме, или недавно освободились и безуспешно искали хоть какую-то работу после тюрьмы. Да и в самом Израиле шла бесконечная война, гибли люди. Женщина не готова была отдать своего старшего сына на смерть ради идеи.

Реувен замолчал. Он решил не тратить силы и время на споры, но разговор с родителями только добавил парню решимости. Он узнал адрес посольства Израиля и написал письмо, спросив, какие документы нужны для того, чтобы его пустили в Израиль. Реувен очень ждал ответа, но вместо этого его вызвали в деканат.

– Гринберг? – поинтересовалась декан, как только парень переступил порог.

– Да. Вызывали? – то ли сообщил, то ли спросил он.

– Вызывала, – вздохнула женщина. – Что же ты, Гринберг так подставляешь наш институт? Мы сквозь пальцы смотрели на то, что вы учитесь у нас, но теперь, после твоего письма в посольство Израиля в Москву, мне приказано проверить всех наших студентов. А тебя – исключить за неуспеваемость.

– Но у меня же почти все пятерки?! – возмутился Реувен. – Мне все говорят про красный диплом, а Вы говорите «за неуспеваемость»!

– Но ты же не маленький, – декан посмотрела на бумаги на ее столе, явно пытаясь прочитать имя, – Реувен. Ты же и так как красный флаг выделяешься! Родители не потрудились фамилию сменить и назвали тебя так, словно всем сообщали свою национальность.

– У нас свободная страна! – гордо вскинул голову парень.

– Мальчик, ты в какой сказке живешь? – усмехнулась женщина.

– Но все говорят о том, что будет перестройка, – начал Реувен.

– Но перестройка вряд ли коснется этой части жизни страны. Враги Социализма всегда будут классовыми врагами! – крикнула декан. – Освободи кабинет! С этого дня ты не учишься в нашем институте, дерзкий мальчишка! И пусть все твои братья-евреи скажут тебе спасибо, больше никто из них не будет у нас учиться!

– Но остальные-то здесь при чем?

– Мы даем вам образование, лучшее в мире, а вы потом уедете и употребите это в войне против нас! Вы – враги!

– Но Израиль не воюет с СССР, – тихо напомнил Реувен.

– Пока, – вскинула голову декан. – Кто вас знает!?

Реувен опустил голову, в его груди клокотала ярость. Он понимал, что своим поступком и поведением и так навлек беду на всех евреев, учащихся в институте, и едва мог сдержаться, чтобы не наговорить еще что-нибудь.

– Если попробуешь спорить или настаивать на восстановлении, сядешь в тюрьму, – буквально зарычала женщина.

Реувен вышел из кабинета с чувством, словно его ударили по голове. Он почти не соображал. Одно дело говорить что-то и спорить в кругу друзей-единомышленников, но что он мог сделать против политической машины огромной страны? Сейчас парню казалось, что вся его жизнь пошла под откос. Подобного результата он никак не ожидал от простого письма с вопросами. Теперь было ясно, что до посольства письмо не дошло.

Реувен вышел на улицу и подставил пылающее лицо под холодные капли осеннего дождя. Он только сдал первую сессию второго года обучения в институте, и вдруг все рухнуло.

«Что я скажу родителям? – мучительно соображал Реувен. – Понятно, что про письмо говорить нельзя. Может быть декан не скажет, почему вдруг решила «очистить институт от евреев»? Тогда не придется ничего объяснять. В стране вообще было мало городов и республик, где евреям давали возможность учиться. Вот и еще один институт закрылся для нас», – вздохнул он.