Каллист Епископ Диоклийский - Можно ли считать К. С. Льюиса «анонимным православным»?

Особенно страдает этим жуткая развязка «Мерзейшей мощи», романа, который, кстати сказать, меньше всего мне нравится. Но даже в «Переландре» (ее я люблю так же, как «Пока мы лиц не обрели») все-таки мешает, что спор между Королевой, Рэнсомом и Уэстоном в конце концов сменяется схваткой Рэнсома и Уэстона: они дерутся, бьются, кусаются. Несомненно, Льюис ответил бы, что со злом надо бороться не только на умственном, но и на физическом уровне; но удовлетворит ли нас этот ответ? Да, в Нарнии речь идет о героической эре, а потому там должны сражаться. И все-таки, нет ли хотя бы небольшого садизма в сцене, когда Аслан царапает спину Аравите?

Вернемся к более приятным темам. Воззрения Льюиса на долг и долю человека придутся по душе православным по меньшей мере четырежды. Во-первых, для него каждый человек — единственный, Эльдил говорит в «Переландре», когда начинается Великий Танец: «Ни разу не повторил он ни единого слова, не создал одинаковой вещи». Льюис как можно судить, связывает эту неповторимость со словами Апокалипсиса: «Дух говорит церквам: …дам …белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр. 2:17).

«Имя — такое, что его „никто не знает, кроме того, кто получает“». Каждый человек не только связан с Богом, но связан с Ним особенно, по-своему. Он для Бога мной, чем все, создан по особой мерке, а потому может славить Бога, как никто другой. Бог отвечает каждому иначе, у Него с каждым тайна — тайна нового имени.

Во-вторых (это тесно связано), Льюису очень важно то, что зовется лицом. Тут мне припоминаются современные православные богословы — скажем, Христос Яннарас или митрополит Пергамский Иоанн (Зизюлас), которые разъясняют, что «личность» (по-гречески «prosopon») — это и «лицо», и «выражение лица», а еще точнее — «обращенность лица».

Быть личностью значит «обратится к кому-то лицом», обернуться к нему и вступить с ним в какие-то отношения. Без общения нет личности.

Смысл «лица» — главная тема самой пленительной и загадочной из льюисовских книг «Пока мы лиц не обрели». Когда Оруаль встречает Психею в горной долине, главный ее довод: возлюбленный сестры скрывает от нее лицо. «Что ж это за бог — говорит она, — который не решается показать свое лицо?.. Прекрасные не скрывают лиц». Позже сама Оруаль, совсем не прекрасная, закрывает лицо, и все думают, что лица у нее нет. Статуя темной богини Унгит — без лица; статуя Психеи в лесном храме тоже как бы безлика — лицо у нее закрыто шарфом.

«И я поняла, — говорит Оруаль, — почему боги с нами не говорят, и не нам ответить на их вопросы… Как встретят они нас лицом к лицу, пока мы лиц не обрели?»

Другими словами, двое не могут общаться, пока хотя бы у одного нет лица, нет личности; и мы не можем понять того, что связано с Богом, пока хоть в какой-то мере не познали себя, свою сложность, свою тьму.

Совпадения с православной антропологией не ограничиваются мыслью о нашей неповторимости и прозрениями о «лице». Для христианского Востока спасение подразумевает «обожение», «теозис» — мы, люди, призваны сделаться «причастниками Божеского естества» (2 Петр 1:4). Так понимает спасение и Льюис.

Может быть, идею теозиса он нашел у св. Афанасия, когда писал предисловие к «Воплощению Слова Божьего». Св. Афанасий говорит о Христе-Логосе: «Он стал человеком, чтобы человек стал богом».

Наконец, в-четвертых, многие греческие Отцы — особенно св. Ириней Лионский, св. Григорий Нисский и св. Максим Исповедник — видят вечную жизнь (насколько можно ее видеть) как «эпектазис», бесконечное движение вперед. Небесное блаженство не статично, оно динамично, это неисчерпаемое творчество. Св. Григорий Нисский тонко замечает, что самая суть совершенства в том, что мы не можем стать совершенными, но непрестанно движемся «от славы в славу» (2 Кор. 3:18).

Именно такова вечная жизнь, которую описывает Льюис в конце «Последней битвы»:

«…мир внутри мира, Нарния внутри Нарнии… как луковица, только каждый круг больше, чем предыдущий».

По Льюису, луковице этой нет конца. Мы движемся «выше и глубже» вечно, «эон за эоном».

Итак, мы нередко убеждаемся, что Льюис видит и выражает христианскую истину так, как мог бы видеть и выразить ее православный христианин. Исходит он из западных предпосылок, но снова и снова приходит к православным выводам. Апофатическое чувство сокровенности Бога, учение о Христе и о Троице, взгляд на тварный мир и на личность выражены в понятиях, которые близки восточному христианству. Поэтому он вполне имеет право на имя «анонимного православного».