Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

– Бывало, – говорил он, – в летнее время в субботу в 12 часов, по выходе из суда, я с Павлом и братом его пешком идем ко всенощной в Коренную Знаменскую пустынь, а туда идти – сорок верст. А на другой день, отслушав раннюю и позднюю обедни, спешили мы назад, в Щигры, чтобы успеть несколько отдохнуть перед понедельником, когда надо было начинать в суде новую седмицу нашей судейской службы. О походах наших никто, кроме нас троих, не знал.

Там, в благодатной древней обители, братья Павел и Ермоген, горячо помолившись, дали обет, невзирая ни на никакие препятствия посвятить свою жизнь Богу и поступить в монастырь. Выйдя из храма, они со слезами обнялись… Ермоген исполнил свое намерение первым – его как старшего по возрасту Господь привел в монашескую обитель раньше Павла и Симеона. Весной 1831 года, под видом того, что собирается вступать в военную службу, он взял свой паспорт и – исчез неизвестно куда. Искали, искали его родные, да не скоро нашли. А Павла и его родного брата Симеона родители направили в Курск на службу, в Губернскую Казенную палату. Спустя восемь месяцев Павел получил письмо от Ермогена. Писал он из Введенской Оптиной Пустыни, что в Калужской губернии близ Козельска. Он туда и вступил сразу после побега.

Читая письмо брата, в котором он с восторгом описывал монашеское молитвенное житие, «обещающее столько утех за дверью гроба» (как он писал), Павел недоумевал: что делать?.. Проситься у родителей в монастырь – не отпустят. Придется уходить так же тайно, как Ермоген. Беды в этом нет: немало святых людей начинали свою подвижническую жизнь с такого же поступка, бегства из родного дома.

Но без паспорта в монастырь не примут. Значит, надо просить отставки от службы в палате. Павел подал прошение. Спустя месяц получил отказ. Пришлось ждать целый год, чтобы написать второе прошение. Подал. И снова не отпустили! Павел едва не пришел в отчаяние… И стал он молить Господа послать ему какой-нибудь недуг, чтоб не позволял ему писать бумаги… Вскоре у него сильно воспалился левый глаз. Как ни хлопотал местный доктор – воспаление не проходило. Оно не причиняло Павлу боли, но писать бумаги он в самом деле потерял возможность. Тут он подал прошение о увольнении его со службы по крайнему нездоровью. На этот раз просьба была удовлетворена, и Павел, получив свои документы, взяв с собой и младшего брата Симеона, который оставлен был в Казенной палате родителями с условием быть только вместе с братом, отправился в Знаменский собор, где бросился на колени перед чудотворной Курской иконой Знамения Богоматери и благодарил Господа и Матерь Его за великую милость. Это было в начале лета 1833 года.

Домой, в Щигры, ехать было нельзя. И вот Павел и Симеон, не сообщив ничего родным, поехали к тому родственнику, который помогал Ермогену при его побеге, – к помещику Тимофею Онисимовичу Иванникову. О нем писал Павлу Ермоген, что он весьма благочестив и часто посещает монастыри, из которых любил более всего Оптину Пустынь. Жил он в своем небольшом поместье верст двадцать не доезжая Щигров. Приехав к нему, братья во всем ему открылись, и он обещал им помочь. Давши им отдохнуть дня три, он снабдил их всем необходимым в дорогу и некоторой суммой денег, а затем велел своему кучеру запрячь одноконную тележку и сам поехал в ней вместе с юношами по направлению к Орлу. Путь предлежал неблизкий. Надо было добраться до Орловской губернии и потом всю ее пересечь, затем половину Калужской до Козельска, где, на реке Жиздре, и находилась Оптина Пустынь, вожделенная для Павла духовная пристань… Но на этом пути ожидало его вместе с братом большое искушение.

Около города Малоархангельска лошадь попала ногой в мышиную нору, хрустнула кость… Кучер отпряг лошадь и повел ее в ближайшую деревню – она еле двигалась, прыгая на трех ногах. Оттуда он привел взятую на время лошадь и отогнал тележку в деревню. Барин не мог купить новой лошади, а нанял крестьянина, чтобы хотя бы возвратиться домой. Он очень сокрушался, но что было делать… Отдохнув немного в крестьянской избе, помолившись перед иконами, они расстались. Барин с кучером сели в тележку, а мужик, впрягший в нее свою лошадку, – на облучок. И вот они уехали, а братья пошли дальше пешком. У Павла был еще завязан больной глаз, но он крепился и бодро шагал по пыльной дороге.

Был самый конец июня. Благодаря хорошему лету с дождями и солнцем трава в лугах уже была высокая и сочная, пестреющая яркими цветами. Начинался сенокос. То там, то здесь путники видели косарей, одетых в белые рубахи, женщин, ворошащих валки сена граблями, благоуханные копны свежего подсыхающего сена… Возле шалашей на костерках варилась пища… А то дорога шла между высоких колышущихся стен ржи или пшеницы – хлеб начинал вызревать… Хорошо было идти и лесом, особенно небольшими светлыми рощами, там – чуть отойдешь в сторону – ягод под ногами видимо-невидимо… Проходили братья через деревни, через маленькие, подобные Щиграм, города, где и останавливались ночевать в гостиницах. Их обоих начала одолевать усталость. У Павла от жара и пота разболелся глаз. Но они шли, а помощью им в пути была неустанная молитва: Господь с ними был. В первый раз пришлось им проходить такое дальнее расстояние. Рубахи увлажнялись от пота, а тут глядишь – то почтовая тройка напылит, то целый обоз проедет, обдавая братьев пылью, запахом дегтя и рогож…

Отрадно было зайти в храм – в благодатную молитвенную прохладу… Часто братья заходили в церкви: то простоят всенощную или обедню, то молебен или панихидку послушают… Возьмут просфор, святой водицы… В Орле намеревались и поговеть. Загорели они, появились и палки у них в руках, – прямо заправские странники… Вид их был так прост, что никто и не думал, что они дворянского рода. А им и хорошо, что так.

При одной мысли об Оптиной прибывало у них сил.

Близ Оптиной в лесу юноши сбились с дороги и не знали, куда идти, а спросить было не у кого. Солнце склонялось к западу, начало повевать прохладой. Лес был на диво могуч – высокие сосны, а местами орешники и дубы. На полянах ромашки и лесные колокольчики. Тишина… Птиц почти не слышно. Братья помолились. И тут, как будто совсем недалеко, раздался гулкий удар колокола. Конечно – благовест ко всенощной. Был канун праздника Казанской иконы Божией Матери. Павел и Симеон пошли на звук колокола и скоро увидели стены и купола Оптиной Пустыни, колокольню и Святые ворота под ней. Усталые и запыленные, с котомками за плечами, вошли они в храм Казанской иконы Божией Матери и тут, едва войдя, увидели двоюродного брата своего Ермогена, который шел в стихаре и с книгою в руках к середине храма, а за ним тянулись с правого и левого клиросов певчие. Началась лития, Ермоген возгласил: