Пьер Шоню - Во что я верую

Остается упомянуть Потоп и Вавилонскую башню, заключенные в сокрытой части нашей культурной памяти.

Если первородный грех — наша исключительная участь, то Потоп вездесущ. Он обнаруживается повсюду вместе с памятью о великих природных катастрофах. Он вездесущ, но его смысл правильно прочитывается в рассказе о происхождении бытия. И больше нигде.

Потоп напоминает о зыбкости природного равновесия на земле [CIII]. Человек находит себе место в таком тонком слое возможностей физического мира, что любой пустяк может поставить всё под вопрос. Великие климатические колебания четвертичного периода, незначительное повышение содержания углекислого газа в атмосфере приводят к появлению к исчезновению целых материков; привычный порядок на планете нарушается из-за температурного сдвига на 1 °C(а именно таков масштаб колебаний в исторический период); колебание в 10 °C может вызвать потрясение и гибель нашей планеты. Были и другие потопы. Достаточно того, который пережили вавилоняне и который получил истолкование в Библии. Потоп — это вызов случаю. Он напоминает о том, что соединение условий, сделавших возможной жизнь на небольшой планете при одной из периферийных звезд, оказалось таким вызовом; что оно стало чудесным проявлением божественного всемогущества; что за наличие столь хитроумного фильтра в виде верхних слоев атмосферы, пропускающих из всего космического излучения только то, что необходимо для жизни, нам следует возносить больше благодарственных молитв, чем бывает радуг на небе после дождя; что в великой химии природы сказывается воздействие охватывающей нас невидимой руки. Но история Ноя, уцелевшего после великого бедствия, значит куда больше, чем сам Потоп.

История Потопа, равно как и предшествующая ему история Каина, убийцы Авеля, подчеркивает, как далеко может зайти зло. Проникнув в любое общество, зло вырывается наружу. И не забудем, что в числе способов передачи лучшего и худшего, находится и плотское совокупление. Короче говоря, добрые соединялись с дочерями злых. «Тогда сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал» (Быт 6: 2). Так как на кровосмешение пал подразумевающийся запрет, что всячески подчеркивает Клод Леви-Стросс [CIV], то перед обществами открылось две — и только две — возможности брачной стратегии.

Либо страх перед кровосмешением распространяется на всех родных и близких (охотники, собиратели растительных плодов; и то же наблюдается в латино-христианском мире средневековья), и тогда верх берет выбор, проявившийся при похищении сабинянок и женщин намбиквара: в жены берут посторонних женщин, сыны Божий сочетаются браком с дочерями людей. Либо же верх берет страх перед утратой основных ценностей, и, начиная с Авраама, сыны Божий отправляются в страну Ур за кузинами, которым отходит какая-то часть того же наследства. Экзогамия, с одной стороны, эндогамия — с другой. Впервые, не напрямую, а весьма ограниченным образом стала осознаваться необходимость осторожности при плотском соединении. В той мере, в какой соединение мужчины и женщины стало восприниматься как глубокое и всеохватное, оно уже на начальном этапе предполагало общность духовную по меньшей мере в такой же степени, что и взаимное плотское проникновение. Таким образом, составители библейского текста исходят из мысли о том, что столь трудно обнаруживающееся правило эндогамии — недавнего происхождения и что оно установилось лишь в результате тяжко доставшегося опыта [CV].

Итак, с самого начала история Ноя достигает уровня того, что станет одной из черт Искупления. Возникает необходимость в отборе, в отделении, на первом, примитивном этапе, плевел от пшеницы (людям, жившим с 12 000 до 9 000 г. до Р.Х., т. е. в эру эпипалеолита, потребовалось, стало быть, три тысячелетия для того, чтобы научиться делать это надлежащим образом); в отделении скверных помыслов от благих. Такой отбор совершается внутри каждого из нас. Внутри времени отбирается то, чему суждено пребывать в Вечности. Так вот, Потоп следует отнести к самой отдаленной археологии спасения [183], поскольку с ним, во всей полноте, серьезнейшим образом встает вопрос о необходимости отбора.

Потоп напомнил о том, что Природа — это чудо; что опираться на Провидение можно лишь признавая его. Земная экологическая ниша — одно из чудес вселенной. Признав это, нам, может быть, удастся сделать отсюда кое-какие практические выводы. Потоп напоминает о необходимости отбора. Чем позже вы им займетесь, тем мучительнее он окажется. Как и при хирургии рака. Хирургия Потопа запоздала и немало навредила. Законное половое влечение сынов человеческих Сыны Божий поставили впереди своих ценностей (неприятие убийства). Такое пренебрежение нашими свободами влечет за собой еще одно, третье, божественное вмешательство в эволюционный процесс Сотворения мира (меч огненный, Каинова печать, Потоп). Приостановив на миг свое Провидение, открыв дорогу резким климатическим колебаниям, Бог возвращает человеческий процесс на положенный ему путь — ценой, разумеется, значительных потерь. Потоп — это иносказание. Он призывает вас только к одному: не рассматривать первые триста пятьдесят веков после могилы, все тридцать пять тысячелетий предыстории как неразличимое взаимодействие слепых сил. Потоп множествен. Даже замолкнув, Бог не отходит в сторону, не оставляет своим вниманием. Потоп — это третий урок.

Четвертый урок — это выбор. Отбором Бог не может заниматься в полном одиночестве. Отбор, производимый Богом, приводит к тому, что выбран был Ной. Избранность Ноя рассматривается как иносказание. Она означает, что под градом насмешек в дело странным образом пущен предмет, на первый взгляд ни к чему не годный. Выбор Ноя — это деяние, продиктованное верой в некий внутренний голос, положиться на который можно разве что вслепую; это — предпочтение, отданное долгосрочной перспективе перед краткосрочной. Вот почему история Ноя оказывается, помимо своих космических вовлеченностей, еще и первым недвусмысленным ответом Веры на план спасения, предложенный Богом.

* * *

История Вавилона повествует о долгом цикле Предшествования. Он приводит нас в Месопотамию огромных зиккуратов [184]. Разумеется, тут напрашивается аллегорическое истолкование.

Сбивчивая память об этом событии отсылает нас к началу неолита, к опьянению, вызванному первым полетом мысли — результатом появления множества людей, все шире распространяющейся возможности взаимного общения. Разве стремительный рост накоплений в области культуры, начавшийся с того времени, когда в пастушеско-земледельческом обществе стало возможным сосредоточение в одном месте трех, четырех, пяти тысяч человек, общающихся между собой, не открыл путь самым дерзновенным надеждам? Между первым зиккуратом и зондом, пролетающим сквозь кольца Сатурна, прошло от силы пять тысячелетий; сорок тысяч лет отделяют Вавилонскую башню от первой могилы. Невелик путь, отделяющий нас от головокружения, испытанного строителями Вавилонской башни; о нем говорят объективные данные.