Жак Лакан - Работы Фрейда по технике психоанализа.

Это именно то, что мы с вами называем символом. "Nomen" это совокупность означающего-означаемого, в особенности постольку, поскольку она служит признанию, поскольку на ней зиждется пакт и соглашение. Это символ в смысле пакта. "Nomen" осуществляет свою функцию в плоскости признания. Такой перевод соответствует лингвистической гениальности латинского языка, где слово "потеп" широко используется вюриспруденции и может, например, употребляться в смысле документа-основания требований кредитора.

Мы можем сослаться здесь на игру слов, принадлежащую Гюго- не надо думать, что Гюго был безумцем, — потеп, питеп. Изначальный вид слова "потеп" и в самом деле связывает его с питеп, священным. Конечно, лингвистическая эволюция слова не обошлась без влияния слова "посеге", что дало такие формы, как "agnomen", где трудно не усмотреть поглощение слова "потеп" словом "cognoscere". Однако юридическое употребление дает нам достаточно оснований думать, что мы не ошиблись, разглядев тут функцию признания, пакта, межчеловеческого символа.

П. О. Бернарт: — Да, Августин, действительно разъясняет это в отрывке, в котором говорит о выражениях типа "это называется", "имя этому". Что осуществляется при помощи ссылки на интерсубъективное понятие.

Лакан: — В другом месте мы встречаем фантастическую разработку этимологии слов "verbum" и "потеп": verbum — это слово в той мере, как оно достигает человеческого уха, что соответствует нашему понятию о словесной материальности, а потеп является словом в той мере, как оно заставляет нас узнать. Единственное, чего нету Августина — поскольку не было еще Гегеля это различия между знанием, agnoscere, и признанием. Диалектика признания по сути является человеческой, а поскольку Августин мыслит в диалектике не атеистической…

П. О. Бернарт: — Но ведь когда есть то, что называется, припоминается и именуется, речь идет именно о признании.

Лакан: — Безусловно, но он не выделяет эту функцию, поскольку для него, в конечном счете, было лишь одно признание- признание Христа. Тем не менее бесспорно, что тема эта, как минимум, появляется. Даже те вопросы, которые он решает отличным от нашего способом, по крайней мере, указаны — таким образом, язык его сродни нашему.

П. О. Бернарт: — И это главное.

Лакан: — Перейдем ко второй главе, которая касается того, что вы назвали властью языка.

П.О. Бернарт: — Называется она — "О том, что знаки вовсе не предназначены учить". На этот раз речь пойдет уже не об отношении знаков к знакам, а мы приступаем к отношению знаков к означиваемым вещам.

Лакан: — "От знака к обучению". П. О. Бернарт: — Это плохой перевод, скорее "к означиваемому".

Лакан: — Вот как вы переводите "dicendum". Да, но святой Августин говорит нам, с другой стороны, что "dicere", являющееся основным смыслом речи, это "docere".

П.О. Бернарт: — Я пропущу две или три страницы. Итак, Августин утверждает, что знак, когда его слышат, направляет внимание на означенную вещь. Чему он приводит возражение с аналитической точки зрения интересное, поскольку оно встречается время от времени. — Что ты скажешь, спрашивает онуАдеодата, если собеседник в шутку сделает заключение, что если кто-то говорит о льве, то лев выходит из уст говорящего? — Это знак, отвечает Адеодат, выходит из уст говорящего, а не значение; не понятие, а средство его передачи. Теперь, Августин хочет нас подвести к тому, что, по сути, знание исходит от вещей. Сначала он спрашивает, что нужно предпочесть — означенную вещь или знак. Следуя универсальному в ту эпоху принципу, означенные вещи нужно ценить больше, чем знаки, поскольку знаки подчиняются означенной вещи, а все, что подчиняется другой вещи, менее достойно, чем то, чему оно подчиняется. — По крайней мере, ты не судишь об этом иначе, говорит Августин Адеодату. Но тот находит ему возражение.

Ад. — Если мы говорим непристойность, то это имя, на мой взгляд, гораздо достойнее им означенной вещи. Поскольку мы предпочитаем это слышать, нежели чувствовать.

Это позволяет ввести между вещью в ее материальности и знаком осведомленность о вещи, то есть знание. — Какова цель, спрашивает Августин, тех, кто приписал имя столь постыдной и презренной вещи? Им важно было уведомить других о надлежащем поведении в отношении такой вещи. И большего уважения заслуживает не вещь, а знание вещи, которым является само слово.

Авг. — Знание непристойности, в самом деле, следует считать лучшим, чем само имя, которому, в свою очередь, должно быть отдано предпочтение перед самой непристойностью. Ведь нет иной причины предпочитать знание знаку, если только знак существует ради знания, а не знание ради знака.

Говорят чтобы знать, а не наоборот. Другой вопрос — предпочтительнее ли знание знаков знанию вещей? Августин лишь намечает ответ. И, наконец, он завершает такое изложение словами: Авг. — Знание вещей превосходнее не знания знаков, а самих знаков.

И тут он возвращается к проблеме, поставленной в первой части.

Авг. — Рассмотрим поближе, существуют ли вещи, которые можно показать посредством их самих, без всяких знаков, как, например, говорить, ходить, сидеть и тому подобные. Существуют ли вещи, которые можно показать без знаков? Ад. — Разве что речь.

Авг. — Настолько ли ты уверен во всем, что говоришь? Ар, — Я неуверен вовсе.

Августин приводит пример вещи, которую можно показать без всяких знаков, что навело меня на мысль об аналитической ситуации.

Авг. — Если кто-то, не зная ничего об охоте на птиц при помощи прутьев и смолы, встретил бы птицелова с его снастями, еще только идущего на охоту, и если, увидев его, он пошел бы за ним, недоумевая чему эти снасти служат, а птицелов теперь, видя, как за ним наблюдают, приготовил бы свои прутья с намерением показать, зачем ему все это, — и, нацелившись на ближайшую птичку, при помощи прута и сокола загнал бы птичку в ловушку, подчинил бы ее, а затем, схватил, — разве не сообщил бы тогда птицелов без всяких знаков, но единственно своим действием зрителю то, что тот хотел узнать?

Ад. — Я боюсь, как бы тут не получилось так же, как с тем, что я сказал о человеке, пожелавшем узнать, что такое "ходить". В самом деле, я не нахожу, что искусство птицелова показано здесь целиком.

Авг. — Мне не сложно избавить тебя от твоих опасений. Я добавлю: если наш наблюдатель достаточно сообразителен, чтобы на основе увиденного составить себе полное представление об этом искусстве. Для нашего доказательства на самом деле вполне достаточно, чтобы мы могли научить без знаков некоторым, если не всем, занятиям, по крайней мере, некоторых людей.

Ад. — Я могу в свою очередь добавить, что если этот человек действительно умен, он вполне поймет и что такое "ходить", когда ему покажет ходьбу, сделав несколько шагов. Авг. — С удовольствием позволю тебе это сделать. Как ты видишь, каждый из нас установил, что не прибегая к знакам некоторые люди могли бы быть научены определенным вешам. Такие замечания, в самом деле, убеждают нас, что не одна-две вещи, но множество вещей предстают разуму как нечто такое, что может быть показано самопосебе, без всякихзнаков. Не говоряужомногочисленных зрелищах, где вселюди показывают сами вещи.