НИКОЛАЙ КУЗНЕЦОВ - ЮРОДСТВО И СТОЛПНИЧЕСТВО

Уединеніе св. столпниковъ, такимъ образомъ, служило подготовительнымъ средствомъ къ возбужденію духа созерцательности. Вторымъ средствомъ, полезнымъ въ этомъ отношеніи, было ихъ молчаніе, которое являлось важнѣйшимъ внѣшнимъ условіемъ, дѣлавшимъ возможнымъ религіозное углубленное размышленіе. Подъ молчаніемъ разумѣется какъ вообще обузданіе языка, выражающееся въ малоглаголаніи, такъ болѣе или менѣе продолжительное воздержаніе отъ употребленія дара слова. „Столпничество" было выраженіемъ второго вида молчанія. Св. Дивногорецъ, „охранял себя как от различных небогоугодных мыслей, так и от бесед с людьми: каждый день он заключал себя до часа девятого, и ни с кем не желал беседовать, кроме одного Бога" [DCCCLXXXVII]. Всѣ св. столпники въ цѣляхъ свободнаго аскетическаго упражненія въ самосозерцаніи проводили жизнь на столпахъ, а иные употребляли и другія средства, для упражненія въ молчаніи. Такъ св. Лука новый столпникъ влагалъ камень въ уста „молчанія ради” [DCCCLXXXVIII]. Какимъ образомъ упражненіе въ молчаніи св. столпниковъ могло служить для нихъ подготовительнымъ средствомъ въ переходѣ къ другому виду аскетическаго упражненія – самосозерцанію и вести къ духовному совершенству?

Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что молчаніе св. столпниковъ или безмолвіе, съ одной стороны, было выраженіемъ глубокаго самоотверженія св. столпниковъ, а съ другой, – служило самодѣйствительнымъ средствомъ къ упражненію въ самоотверженіи. Языкъ есть одинъ изъ самыхъ дѣятельныхъ органовъ въ составѣ человѣческаго тѣла, движеніе которыхъ, при чрезвычайной легкости и быстротѣ, сильно и неудержимо. Что быстрѣе и стремительнѣе мысли? и однако языкъ, нѣкоторымъ образомъ, подражаетъ быстротѣ ея движенія. Поэтому, обращенный на злое, онъ, какъ замѣчаетъ апост. Іаковъ, есть неудержимое зло. А отсюда уже нельзя не видѣть, что безмолвіе – не малый подвигъ, потому что тѣмъ, которые обрекали себя на безмолвіе, надлежало постоянно бдѣть надъ собою и удерживать стремленіе своей природы тамъ, гдѣ она дѣйствуетъ всего сильнѣе и упорнѣе. Какъ трудно удерживать стремленіе огня, такъ и почти столько же трудно удерживать языкъ, ибо злой языкъ, по выраженію апостола, „воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны” [DCCCLXXXIX]. Но трудность безмолвія еще болѣе увеличивается, когда представимъ себѣ, что слово составляетъ одно изъ лучшихъ украшеній разумной нашей природы, что въ немъ и чрезъ него преимущественно проявляются самыя внутреннія стороны человѣческаго духа, – его разумѣніе и свобода, неистощимое богатство его мыслей и чувствованій, что человѣкъ естественно и неудержимо стремится проявлять внутреннюю дѣятельность духа чрезъ слово, такъ какъ отсюда у человѣка сильное влеченіе передавать другимъ почти всѣ возникающія въ душѣ мысли и чувствованія, отсюда болѣзненная трудность – носить, а тѣмъ болѣе навсегда погребать въ сердцѣ какую-либо тайну. Поэтому, кто посвящалъ себя безмолвію, тотъ долженъ былъ постоянно бороться съ самимъ собою, останавливая стремительный потокъ мыслей и чувствованій, всегда готовый излиться въ словѣ и заставляя эти душевныя волны сокрушаться въ себѣ самомъ. Замѣтимъ, наконецъ, и то, что въ словѣ заключается для человѣка обильный источникъ услажденія и отрады. Посредствомъ слова изливаются душевныя наши радости и дѣлаются оттого какъ бы полнѣе и обильнѣе: чрезъ слово открываются для насъ источники новыхъ радостей, проистекающихъ отъ взаимнаго собесѣдованія съ подобными намъ; съ словомъ проходитъ всякая скорбь и душевная горечь, и мы чувствуемъ нѣкоторую отраду. Слѣдовательно, заключить уста свои на болѣе или менѣе продолжительное время значитъ – закрыть для себя одинъ изъ источниковъ земныхъ удовольствій. Но, состоя главнымъ образомъ въ обузданіи языка, безмолвіе приводитъ естественно и къ другимъ видамъ самоотверженія. „ Кто не согрешает в слове, говоритъ св. ап. Іаковъ, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело" [DCCCXC]. И дѣйствительно, кто имѣетъ столько силы духа, чтобы обуздать и связать языкъ, по своему устройству, легкій и быстроподвижный, тотъ можетъ обуздать и другіе члены тѣла, болѣе грубыя и недѣятельные, – удержать руки отъ хищенія, ноги отъ неправаго теченія. Языкъ, по выраженію апост. – какъ бы нѣкоторое кормило въ нашей тѣлесной природѣ. „ Вот, и корабли, как ни велики они и как ни сильными ветрами носятся, небольшим рулем направляются, куда хочет кормчий; так и язык – небольшой член, но много делает" [DCCCXCI]. Отсюда, кто искусенъ въ управленіи своимъ языкомъ, тотъ управитъ и всѣмъ тѣломъ, не смотря на самые сильные порывы страстей и пожеланій чувственныхъ. И какъ языкъ легкостію и быстротою движенія подражаетъ быстротѣ душевныхъ движеній, то научившійся постоянно обуздывать языкъ не неопытенъ будетъ и въ управленіи своими помыслами и самою свободою. „Стяжи безмолвіе, говоритъ св. Ефремъ Сиринъ, и оно возвыситъ тебя надъ страстьми" [DCCCXCII]; кто возшелъ на степень этой добродѣтели (т. е. молчанія), говоритъ Іоаннъ Лѣствичникъ, тотъ въ состояніи однимъ ударомъ разсѣчь крѣпко сплетенный узелъ пороковъ" [DCCCXCIII].

Св. царь и пророкъ Давидъ говоритъ: „буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною” [DCCCXCIV]. Такой обѣтъ далъ нѣкогда себѣ и Богу прошедшій едва ли не всѣ пути духовные Давидъ. Нѣтъ сомнѣнія, что и св. столпники, обрекая себя на молчаніе, одною изъ главныхъ цѣлей своего подвижничества поставляли – не согрѣшать языкомъ. Въ самомъ дѣлѣ, слово наше, по превратному его употребленію, служитъ источникомъ многихъ нравственныхъ золъ. „Словеса орудіе суть міра сего", сказалъ св. Исаакъ Сиринъ [DCCCXCV], имѣя въ виду превратное употребленіе слова. И въ самомъ дѣлѣ, это такое орудіе, помощію котораго міръ преимущественно можетъ дѣйствовать и оказывать могущественное и вмѣстѣ гибельное свое вліяніе на человѣка. „худые сообщества развращают добрые нравы" [DCCCXCVI], говоритъ апостолъ. Будучи постоянно чисты и свободны отъ грѣховъ словесныхъ, столпники самымъ дѣйствительнымъ и надежнѣйшимъ образомъ защищали себя отъ вреднаго вліянія со стороны человѣческихъ обществъ, преграждали главный входъ въ душу свою злу, текущему въ мірѣ и становились недоступными для многихъ соблазновъ и искушеній его.

„Безмолвіе есть надзиратель помысловъ, учитель размышленій, приращеніе ума", говоритъ св. Іоаннъ Лѣствичникъ [DCCCXCVII]. И въ самомъ дѣлѣ, ничто такъ не содѣйствуетъ размышленію, чистотѣ и возвышенности мысли, какъ совершенное безмолвіе. Употребленіе слова, по большей части, ведетъ къ разсѣянности, а ничто столько не препятствуетъ здравому разсужденію, какъ разсѣянность. И древніе мудрецы понимали достоинство молчанія и, можно сказать, полагали въ немъ тайну своей мудрости. Такова была школа Пиѳагорейская: она не прежде открывала для своихъ питомцевъ сокровищницу мудрости, какъ послѣ трехлѣтняго искуса ихъ въ молчаніи [DCCCXCVIII]. Поэтому, св. столпники, заключая уста свои, безъ сомнѣнія, непрестанно питали духъ свой благочестивыми размышленіями, восходя мыслію къ высочайшимъ предметамъ вѣры, что извѣстно у аскетовъ подъ именемъ умнаго дѣланія, занимались богомысліемъ, умною молитвою, безпрерывно, такъ сказать, священнодѣйствовали и служили въ тайнѣ духа своего Богу.