Сергей Фудель - У стен церкви

Обратное этому мы имеем при оперетно–концертном исполнении, когда текст и знакомой молитвы становится как бы непонятным от музыкального сумбура чувств, не соответствующих чувствам христианским и христианскому пониманию данных слов.

Помню, как однажды на первой неделе Великого Поста одна женщина сказала мне во время молитвы всенощной: «Куда же вы уходите? Сейчас будут петь концертное «Покаяние».

Концертное «Покаяние» звучит немногим менее кощунственно, чем, скажем, «балетное покаяние».

Всякое оперное пение отнимает в церкви у людей соборную молитву и дает вместо нее развлечение, т.е. лишает их последнего духовного руководства. Не говоря об исключениях, в смысле Отеческого руководства мы еще чаще всего «овцы, не имеющие пастыря». Но, если в храме поется по–церковному, то люди ведутся всем строем и музыкально–осмысленной целостностью богослужения. Когда же до слушателей в храме доходит только некоторый музыкальный эффект или просто музыкальные крики, то они оставляются уже совсем на себя, отстраняются от участия в таинственном и страшном богослужении.

Недавно именно в связи с оперным пением, протоирей Трубецкой в «Ж.М.П.» (Х-ХIII:59) писал: «живая идея литургической соборности постепенно замирает в Церкви». Не то же ли это самое, что сказать, что в Церкви постепенно замирает идея Церкви?

Один из священников, из таких, которые с уважением и любовью относятся к богослужебному Уставу, говорил мне: «Вы не можете себе представить, как я иногда мучаюсь, переживая несоответствие обряда отпевания фактической церковной действительности».

Центральная часть отпевания — «Со святыми упокой» — раскрывает тот его смысл, что оно предполагает наличие хоть какой–то христианской веры в усопшем, хотя бы искры раскаяния, а священнику приходится иногда теперь, по желанию родных, хоронить явных и воинствующих безбожников. Еще темнее этот вопрос в отношении заочного отпевания. Часто священник совсем не знает, что за человек им отпевается, он никогда в жизни его не видел, а в молитве, которую он торжественно читает над ним, он называет его «чадо по духу».

С совершенно такими же словами священник обращается и к самоубийцам, отпевание которых теперь все чаще разрешают архиереи.

Я видел неверующих священников, гордящихся знанием и соблюдением Устава. То, что было создано в монастырях Византийского Средневековья, они исполняли, не имея Веры Евангельской. Без нее же всякое «типиконство» [2] Буквализм. есть нечто крайне тягостное, духовно невыносимое: на грозную пустоту церковной действительности оно набрасывает покрывало византийского благополучия — «У нас, мол, все в порядке, так как мы пропели все 10 стихир, а не 9, и именно шестым а не пятым гласом».

Архиепископ Илларион, будучи в Соловках, как–то с доброй улыбкой спросил одного священника (о. П. Ш.): «И вы тоже принадлежите к секте типиконщиков?»

Устав зовет к молитвенному подвигу, т.е. к «побеждению», а не к «угождению» плоти, и, воспринимаемый так, он есть святое оружие духовной борьбы. «Живоцерковники» потому и нарушили его, что для них этой борьбы не существовало.

Опасность устава начинается тогда, когда забывается его историческая условность, и его начинают как бы догматизировать, возводить в догмат. Тогда и возникает это «оцеживание комаров и поглощение верблюдов»,то есть подмена христианства ветхозаветной обрядностью.

Уставом нельзя пренебрегать, но всегда при этом надо помнить: «суббота для человека, а не человек для субботы» —В этом смысле о. Алексей Мечев и говорил: «Любовь выше устава».

Знаю, что понятие этой мудрости любви для нелюбящих очень неопределенно, но это предвидел апостол, сказавши: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего просто и без упреков, — и дастся ему»(Иак. 1:5).

Сочетание свободы любви с Уставом возможно только тогда, когда в человеке все стоит на своем месте: «безусловное на первом, условное на втором». О безусловном нам сказано ясно: «Ищите же прежде Царства Божия и правды его, и это все приложится вам»(Мф. 6:33). Царство Божие «внутри нас», в благодати Святого Духа. Поэтому, особенно в наше время ухода от основ христианства, от его духовности, не о том надо прежде всего болеть, что не знаем Устава, но о том, что так мало людей знает, что стяжание Святого Духа должно быть постоянной, ежедневной целью каждого христианина. Это апостольское завещание вновь произнесено у нас преп. Серафимом Саровским.

Сочетание свободы с Уставом возможно только через духовность, через стяжание Святого Духа. И тогда сама собой разрешается антиномия, на одной стороне которой: «Устав — это святое предание», а на другой — слова: «Если же вы духом водитесь, то вы не под законом»(Гал. 5:18) Устава.

Рассудочный бунт против содержимых в Уставе церковных форм есть чистое протестантство, т.е. неверие в Церковь, в то, что жизнь ее может наполнить своим нетленным содержанием разнообразные формы.

Еще при жизни Василия Великого, т.е. во второй половине IV века, Евхаристический хлеб давали всем в руки, и они могли хранить его у себя дома для больных. Но было бы безумием ввести просто так, административно, в нашу жизнь эту первохристианскую практику, не имея для этого ни почвы в духовном уровне верующих, ни нужды. Когда же обстоятельства и духовные и внешние меняются, тогда Церковь просто и благодатно переходит от одних форм к другим.

Помню, осенью 1922 года в Бутырской камере архиереи сидящие в ней, обсуждали вопрос о том, чтобы дать уже назначенным в ссылку мирянам частицу Евхаристии, зашив ее в ладанку. А на этапе, в Вятке (Киров), одна женщина (С. Ив.), сопровождающая своего духовника, передала нам в тюремный вагон Святые Дары для архиепископа Фаддея Астраханского.

Недавно я стоял на заупокойной службе в пасхальный еще период. Было множество поминаний: время, обычно длящееся томительно и долго, но здесь прошедшее легко. Певчие все время чтения медленно пели и повторяли пасхальные песни: стихиры, канон. Это не положено по уставу, но воспринималось как неожиданное откровение: имена усопших звучали точно на фоне пасхального благовеста, они были именами не мертвых, а живых.

«О, Пасха великая и священнейшая…»

Не так ли в наши дни неожиданно созидается неумирающее Священное Предание — просвещение Церкви?

Церковь утверждается как апостольская не потому, что она содержит только те одни слова, молитвы и правила, которые установили апостолы, но потому, что она, кроме всего, полученного от апостолов, получает в течение всей своей исторической жизни через других святых то же самое, что получали и передавали апостолы. Апостолы взрастили Церковь, но ведет ее по истории Тот, Кто взрастил апостолов и Кто сказал: «Я с вами во все дни до скончания века»(Мф. 28:20).