Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

Правда, во времена Дон Кихота, Иньиго де Лойолы и доктора Уарте люди еще не додумались до открытия микробов и всяческой асептики–антисептики и не зашел у них ум за разум на почве идеи, что, покончив со всей этой мелкотой, мы чуть ли не покончим со смертью; и не полагали они еще, что лишь в гигиене счастье — своего рода предрассудок, не менее опасный и не менее смешной, чем надежда на то, что, гваздаясь в грязи, обретешь небо. Немытый человек всегда нечто большее, чем вымытая свинья, хотя еще лучше, если человек моется.

Что же до самого приключения, следует отметить, как твердо Санчо, добрый Санчо, верил в то, что великан обезглавлен, а вино — это кровь; вот «все и расхохотались». Все хохотали, хозяйка оплакивала свои мехи, ей вторила Мариторнес, «дочка же молчала и только время от времени улыбалась». [28] В переводе Г. Лозинского: «от времени до времени усмехалась». Поэтическая подробность! Дочка, влюбленная в рыцарские романы, улыбалась. Освежающая роса в разгар пытки смехом, которую терпел Дон Кихот! Средь общего хохота от улыбки хозяйской дочери словно веяло состраданием.

Затем происшествия на постоялом дворе осложнились из‑за прибытия новых второстепенных персонажей, а также из‑за открытия Санчо, который, к своему разочарованию, узнал, что принцесса Микомикона — на самом деле Доротея, нареченная Фернандо; и этого хватило, чтобы убедить его, что голова великана была всего–навсего винным бурдюком.

Ох, бедный Санчо, как отважно сражаешься ты за свою веру и как нелегко она тебе дается: то духом падешь, то расшибешься, сегодня отступил с позиций, завтра отвоевал их снова! Твой путь был отмечен внутренней борьбой меж твоим мужицким здравым смыслом, раззадоренным жаждой наживы, и твоим благородным стремлением к идеалу, к которому тебя влекли Дульсинея и любовь! Немногие видят, каких битв стоил тебе путь оруженосца; немногие видят, в каком чистилище ты жил; немногие видят, как взбирался ты к тем вершинам простой и высокой веры, которую выкажешь в час смерти своего господина. То заколдованный, то расколдованный, ты взобрался на самую вершину спасительной веры. 96

С прибытием на постоялый двор новых лиц, ознаменованным новыми встречами, охотников поглумиться над Дон Кихотом стало еще больше; и к ним‑то обратился он с речью о военном деле и науках. И поскольку держал он эту речь не перед козопасами, мы ее пропустим.

Главы эти 97заполнены историей пленника и рассказом о том, как встретил он своего брата аудитора.

Бог с ней, с приятной историей, для нас она не существенна.

Когда весь этот люд расположился на постоялом дворе, Дон Кихот остался охранять замок. И дьявол, который не дремлет, коварно внушил хозяйской дочери, той самой, что улыбалась, а также Мариторнес мысль подшутить над Дон Кихотом, в благодарность за то, что он взял на себя обязанности стража.

В полном одиночестве разъезжая вокруг гостиницы, Дон Кихот вслух вспоминал о своей владычице Дульсинее, когда «дочь хозяйки тихонько подозвала его и сказала: «Сеньор, будьте любезны, ваша милость, подойдите сюда»». Нестойкий Рыцарь размяк и уступил и, вместо того чтобы пропустить мимо ушей слова проказницы полудевы, принялся объяснять, что не властен удовлетворить ее желание; и не заметил, бедняга, что начать переговоры с искушением — значит признать его воинскую мощь и тем самым ступить на стезю возможного поражения. И тут Мариторнес попросила его протянуть искусительнице руку и назвала эту руку «прекрасной». И бедный идальго, поддавшись на лесть, протянул руку, «к которой ни одна женщина еще не прикасалась», но не для того, чтобы дамы ее облобызали, а чтобы могли судить, «какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть»; судить и восхищаться.

Восхищаться? Разве ты не видишь, простодушный Рыцарь, в какую опасную игру вступаешь, когда протягиваешь руку дамам, чтобы те восхищались ею? Разве не знаешь, что восхищение, которое у женщины вызывает мужчина, всего лишь форма чувства куда более потаенного, чем само восхищение? Восхищаются лишь тем, что любят; и для женщины восхищение мужчиной имеет один–единственный смысл. Да притом восхищаться не речами твоими, не делами либо подвигами, не замыслами — восхищаться всего лишь твоей рукой. О, если б добился ты, чтобы восхищалась ею Альдонса Лоренсо, чтобы сжала ее меж своими ладонями, дабы, посмотрев на «сплетение ее сухожилий, строение мускулов, ширину и крепость жил», представить себе, какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть, а главное, какой силой должно обладать сердце, посылающее кровь в эти жилы!

Ты проявил, добрый Рыцарь, непростительное легковерие, когда позволил созерцать твою руку дамам, попросившим тебя об этом в насмешку; и дорого поплатился за свое легковерие. Поплатился дорого, потому как рука твоя попала в мертвую петлю уздечки. Мариторнес и хозяйская дочка «убежали, помирая со смеху, и оставили его в таком положении, что ему невозможно было освободиться». Вот и доверяй после этого резвушкам и проказницам.

Дон Кихот решил, что зачарован, а на самом деле он был наказан за легковерие и самонадеянность. Не должен герой давать свои руки вот так спроста первому встречному либо первой встречной, чтобы глядели и восхищались; напротив, должен оберегать их от любопытствующих и легкомысленных взглядов. Какое дело прочим до рук, свершающих свое дело? Мерзкий обычай — соваться в дом великодушного воина и разглядывать его оружие, допытываться, как он работает да как живет, и пялиться на его руки. Если ты пишешь, пусть никто не знает, как ты пишешь, в какую пору, чем и на чем.

Дон Кихот меж тем стал «проклинать про себя свою опрометчивость и неблагоразумие», которые проявил, не остерегшись волшебства, и «стал он тут проклинать свою судьбу; стал горевать об ущербе, который нанесет миру его отсутствие», стал снова вспоминать Дульсинею, призывать Санчо Пансу и мудрецов Лиргандео и Алькифе и свою добрую приятельницу Урганду, и когда «наконец наступило утро, Дон Кихот пришел в такое отчаяние и смятение, что заревел быком». Но даже и в таком состоянии, вися на одной руке, обратился с гневной речью к четырем странникам, подъехавшим на рассвете к постоялому двору и принявшимся стучать в ворота; и сказалась в этом неукротимая сила его духа.