Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

И как только Мариторнес отвязала его, испугавшись, как бы чего не вышло, Дон Кихот вскочил на Росинанта, прикрылся щитом, взял копьецо наперевес и вызвал на поединок всякого, кто скажет, что околдование его «было правым делом». Браво, мой добрый идальго!

Коли славен род твой давний, в цель попасть всегда старайся; а не вышло, защищайся, и не нужно оправданий, —

как граф Лосано говорит Перансулесу в «Юношеских годах Сида». 98

Новоприбывшие отправились по своим делам, а Дон Кихот, «видя, что ни один из четырех всадников не обращает на него внимания и не принимает его вызова, выходил из себя от бешенства и досады…». Да, мой бедный Дон Кихот, да; нам больше по нутру, когда над нами смеются, чем когда на нас не обращают внимания. Мне понятны твое бешенство и досада. Хуже всего для тебя, когда в этом хоре насмешников на твои вызовы и бравады никто не обращает никакого внимания, даже насмешливого.

Вскоре после этого хозяин гостиницы подрался с двумя постояльцами, которые попытались было улизнуть, не заплатив за ночлег, и хозяйка с дочкой бросились к Дон Кихоту, как к наименее занятому из присутствовавших, прося заступиться за мужа одной и отца другой, на что Рыцарь ответил «медленно и с большим спокойствием: «Прекрасная девица, в настоящее время я не в состоянии исполнить вашу просьбу, ибо я не вправе начинать новые приключения, пока не завершу того, к чему меня обязывает данное мною слово»»; и в заключение посоветовал дочке хозяина сказать отцу, чтобы тот бился как можно смелее, пока сам он будет просить разрешения у принцессы Микоми- коны. Разрешение он получил, но, увидев, что перед ним люди низкого звания, к мечу своему не притронулся. И правильно сделал.

Можно, стало быть, звать Рыцаря на подмогу, когда нам вздумается: сначала поиздеваться над ним, подвесить за руку, а потом пожелать, чтобы пришел на помощь и выручил из беды рукою, уже побывавшей в петле? Милое дело — издеваться над безумцем, но как только он нам понадобился, мы бежим к нему за помощью. Горе храбрецу, который предоставит свою храбрость в распоряжение всякого, кто его о том просит и тем самым унизит. Если твой ближний дерется на кулаках с такими же прохвостами, как он сам, оставь их, пускай сами разбираются, особенно если все дело в том, что кому‑то вздумалось улизнуть, не заплатив; от вмешательства твоего будет один лишь вред. Прийти на выручку — да; но не тогда, когда мой ближний решит, что его пора выручать, а тогда, когда я сам решу, что мой долг поспешить на выручку. Никому не давай того, что он у тебя просит; дай лишь то, в чем, по твоему разумению, просящий нуждается; а затем сноси его неблагодарность.

Но тут дьявол «привел в гостиницу того самого цирюльника, у которого Дон Кихот отнял шлем Мамбрина, а Санчо Панса снял упряжь с осла, обменяв ее на ту, что была у него»; и Санчо отважно защищался, к великому удовольствию своего господина, который «подумал про себя, что при первом же подходящем случае его следует посвятить в рыцари». Цирюльник помянул про таз, и тут Дон Кихот вмешался в спор, и велел принести предмет оного, и поклялся, что это шлем, и предложил присутствовавшим судить самим, прав он или нет. Как возвышенна вера того, кто с тазом в руках и у всех на виду объявляет в полный голос, что это шлем!

«— Ну, что скажут ваши милости, — спросил цирюльник, — насчет заявления этих господ, уверяющих, что это не бритвенный таз, а шлем?

— А кто скажет противное, — воскликнул Дон Кихот, — то, если он рыцарь, я докажу ему, что он лжет, а если оруженосец — что он тысячу раз лжет!»

Верно, верно, сеньор мой Дон Кихот; все верно — именно безапелляционная отвага того, кто твердит свое в полный голос и у всех на виду и ценой собственной жизни готов защищать то, что утверждает, и есть созидательница всех истин. Все вещи на свете тем истиннее, чем больше в них верят; и объектами поклонения делает их не разум, но воля.

Во всем этом поневоле пришлось убедиться бедному цирюльнику, которому таз принадлежал в бытность всего только тазом. Когда сказал Дон Кихот: «Клянусь рыцарским орденом, к которому принадлежу, это тот самый шлем, который я у него отнял, и с тех пор я ничего к нему не прибавил и ничего от него не убавил», — Санчо первым встал на защиту — хотя и несмелую — своего господина, присовокупив: «Да, уж это верно (…) потому что с того самого дня, как мой господин его завоевал, он сражался в нем один только раз, когда освобождал несчастных, закованных в цепи; и, не будь на нем этого тазошлема, [29] В переводе Г. Лозинского: «тазового шлема». В тексте Сервантеса— словечко, изобретенное Санчо: «baciyelmo» (от «ЬасГа» — таз и «yelmo» — шлем). пришлось бы ему плохо, потому что в этом бою камни на нас так и сыпались». 99

Тазошлем? Тазошлем, Санчо? Не будем обижать тебя утверждением, что словцо это одно из проявлений твоей лукавой насмешливости, о нет! Это одна из ступенек, по которым поднимается вверх твоя вера. Перейти от свидетельства собственных глаз, являвших тебе предмет спора тазом, к приятию веры твоего господина, видевшего его шлемом, тебе было бы не под силу, не уцепись ты за словцо «тазошлем». В этом отношении многие из вас — сущие Санчо; вы‑то и выдумали известное речение о том, что добродетель придерживается середины. Нет, Санчо, дружище, нет, никакой тазошлем тебе не поможет. Это либо шлем, либо таз, в зависимости от того, кто им пользуется, а вернее сказать, это и таз, и шлем, поскольку годится в обоих случаях. Он может быть и шлемом, и тазом, тут уж ни убавишь, ни прибавишь, весь он — шлем и весь он — таз; но чем никак он не может быть, сколько ни убавляй и ни прибавляй, так это тазошлемом.

Куда решительнее, чем Санчо, высказал свое мнение цирюльнику–тазовла- дельцу другой цирюльник, маэсе Николас, равно как и дон Фернандо, дружок Доротеи, священник, Карденио и аудитор, каковые, к великому изумлению остальных присутствовавших, объявили таз шлемом. Один из новоприбывших стрелков принял все это за грубую шутку, 100рассердился и заявил, что те, кто так говорят, «пьяны как винная бочка»; Дон Кихот в ответ назвал стрелка низким негодяем и ринулся на него с копьецом, и тут пошла потеха и все давай тузить друг друга… Хорошо, Дон Кихот вспомнил распрю в лагере Аграманте 101и речью, произнесенной громовым голосом, утихомирил сражавшихся.

Что, удивляетесь, как могла завязаться всеобщая потасовка из‑за того, таз это или шлем? В нашем мире случались потасовки — и куда ожесточеннее и запутаннее — из‑за других тазов, никакого отношения к Мамбрину не имевших. Из‑за того, сколько дважды два, четыре или пять, и по другим подобным поводам. Вокруг рыцарей веры вечно толкутся стадом бараны в образе человеческом, и, чтобы подладиться к ним либо по какой другой причине, берутся утверждать, что таз это шлем, и вступают в рукопашную, дабы отстоять свое мнение, а самое невероятное во всем этом то, что большинство из тех, кто сражается, утверждая, что это шлем, про себя думает, что это таз. Героизм Дон Кихота передался насмешникам, они кихотизировались помимо воли, и дон Фернандо топтал какого‑то стрелка, поскольку тот осмеливался утверждать, что таз — не шлем, а таз. Героический дон Фернандо!