Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

Ты ж Сиду и всем похвалялся потом, Что мавра убил, как истый барон, И каждый бахвальство за правду счел. Труслив ты и подл, хоть пригож лицом. Безрукий болтун, бесстыдно ты врешь!

(«Сид», стихи 3324—3328)

И бросил ему в лицо упрек в том, что он бежал от льва, которого усмирил Сид, а потому «и гроша за тебя я больше не дам» (стих 3334), затем оставил свою жену, дочь Сида, и

Вы бросили их, и грош вам цена.

(стих 3346)

А закончил восклицанием:

Ни словом единым я здесь не солгал!

(стих 3351) 216

Все поверили Феррандо, но потому, что не знали правду; он был «пригож лицом», но «труслив и подл». «Безрукий болтун, бесстыдно ты врешь!»

Найдутся клопы–схоластики, которые поползут на меня с разговорами, что я смешиваю логическую истину с истиной нравственной и ошибку с ложью и что возможен случай, когда кто‑то явно заблуждается, а цели своей все‑таки достигает. На это отвечу, что тогда такое заблуждение окажется самой правдивой правдой, а нравственность и есть логика. А то, что я говорю, и есть правда. И хватит слов.

Вышел Дон Кихот на дорогу, встал на середину и бросил свой клич, и тогда‑то стадо буйных быков вместе с мирными обученными волами сокрушило его и потоптало. Так и происходит: когда вы призываете рыцарей защищать правду, налетают быки, быки–вожаки, и даже волы, и вас топчут.

Поднялся Дон Кихот, сел верхом и, не попрощавшись с вымышленной Аркадией, возобновил в еще большей печали свой путь. Ибо в печали пребывал он с отъезда из дома герцогской четы. И когда он увидел, что Санчо ест: «Ешь, дружок Санчо, — сказал Дон Кихот, — поддерживай свою жизнь, которая тебе дороже, чем мне моя, и предоставь мне умереть под тяжестью моих мыслей и под ударами моих несчастий!» Предоставь мне умереть! Предоставь мне умереть под тяжестью моих мыслей и под ударами моих несчастий! Быть может, ты думал, бедный Рыцарь, о том, что Дульсинея заколдована, а живущий в тебе Алонсо — об очаровании Альдонсы?

«Я, Санчо, — продолжал Дон Кихот, — рожден для того, чтобы жить, умирая, а ты, чтобы умереть, питая себя». Великолепная сентенция! Да, чтобы жить, умирая, рожден всякого рода героизм. Когда Рыцарь оказался «попранным, избитым, истоптанным ногами мерзких, грязных животных», он решил умереть от голода. Близость смерти, которая надвигалась на него стремительными шагами, озарила его разум и рассеяла непроглядный мрак безумия. Он понял, что напали на него, что чуть не затоптали его мерзкие и грязные животные, и уже не принял это за колдовство и магию.

Бедный мой сеньор! Фортуна повернулась к тебе спиной и презирает тебя. Но тем не менее ты все же уповаешь на нее, и упования твои — истинная твоя фортуна: твое счастье в том, что ты ждешь ее. Разве ты не ждал ее в течение двенадцати мучительно долгих лет и не ожидаешь ли ты невозможного с тем большей надеждой, чем менее возможно ожидаемое? Видно, ты не забыл то, что прочитал во второй песни суровой поэмы «Араукана» моего соотечественника Эрсильи:

Вот дар Фортуны, всех других верней: Не быть вовеки в баловнях у ней! 217

Отдохнули какое‑то время господин и оруженосец, и возобновили свой путь, и подъехали к гостинице, которую Дон Кихот принял за таковую, потому что из дома герцогской четы отправился в путь, уже выздоравливая от своего безумия и без пелены на очах. От пелены этой его мало–помалу избавили насмешки. Насмешки помогли ему открыть глаза и понять, что перед ним мерзкие и грязные животные.

Но в гостинице предстояло ему испытать еще одну муку, а именно узнать о небылицах, рассказанных о нем в поддельной второй части его истории.

Они продолжали свой путь в Барселону, и в пути, когда они остановились на время сиесты в густом лесу, не то дубовом, не то пробковом, случилось наипечальнейшее из всех печальных происшествий в истории Дон Кихота. Дело в том, что Дон Кихот был в отчаянии от нерадивости и бессердечия своего оруженосца Санчо; ведь, «по счету Дон Кихота», он «нанес себе (…) всего лишь пять ударов — число жалкое и ничтожное по сравнению с тем несметным количеством ударов, которых еще недоставало», чтобы расколдовать Дульсинею; и он решил сам отхлестать Санчо, не считаясь с волей последнего. Попытался Рыцарь это сделать, Санчо не дался, Дон Кихот упорствовал, а посему Санчо Панса «вскочил на ноги, бросился на своего господина, стал с ним бороться и, дав ему подножку, повалил на землю; затем наступил ему правым коленом на грудь и сжал руки Дон Кихота так, что тот не мог ни встать, ни перевести дыхания».

Хватит цитировать, ибо самое твердокаменное сердце сожмется при чтении этого печального эпизода. После насмешек герцогской четы, приступа уныния от сознания своей бедности, после того как при виде изваяний четырех Божиих рыцарей дрогнул на миг героизм Дон Кихота, после того как был он истоптан копытами мерзких, грязных животных, не хватало ему только — в качестве самой страшной пытки — бунта оруженосца. Санчо успел испытать, что такое быть губернатором, а теперь узрел своего господина под копытами быков. Эпизод, исполненный глубочайшей печали.

Дон Кихот вскричал: «Как, предатель? Ты восстаешь на своего хозяина и сеньора? Посягаешь на того, кто тебя кормит?» Не только кормит и дает хлеб, но и славу, и жизнь, и то и другое — на века. «Я не свергаю и не делаю королей, — ответил Санчо, — а только себя спасаю, потому что я сам себе сеньор».

О бедный Санчо, на какую опасную глупость толкает тебя грешная плоть! Утверждая, что ты сам себе сеньор, ты грубо отказываешься повиноваться своему господину и законному сеньору, тому, кто дает тебе вечный хлеб жизни вечной. Нет, бедный Санчо, нет, подобные тебе Санчо не сеньоры самим себе. Злонамеренный довод, приводимый тобой в оправдание твоего бунтарства: «Я сам себе сеньор!» — всего лишь отзвук слов: «Не стану служить!», которые произносит Люцифер, князь тьмы. Нет, Санчо, нет, ты не являешься и не можешь быть сеньором самому себе; и убей ты своего господина, в то же мгновение ты убил бы навеки и себя самого.

Но если поразмыслить, нелишне все‑таки, что Санчо восстает; не восстань он подобным образом, не был бы человеком в полном смысле слова, цельным и истинным. И мятеж его, если поразмыслить, был актом нежности, глубокой нежности к господину, ибо сам Рыцарь отказался было повиноваться добрым рыцарским обычаям, а причиной тому было уныние, вызванное агонией его безумия. После этого, после того как Санчо наступил коленом на грудь господину, после того как победил своего господина, он, конечно же, полюбил его больше прежнего и стал уважать и ценить еще сильнее. Таков человек.