Оливье Клеман - Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором

Но есть и нечто другое: для нас Евхаристия неотделима от исповедания истины, собственно созидающей Церковь. Это — не учреждение и не книга, но прежде всего единство веры и любви, строящееся на Евхаристии. Вот почему всякое покушение на нее, ее «релятивизация» или «спиритуализация», сколь бы ничтожной она не была, означает для православных разрушение Церкви — Церкви в ее наиболее жизненной реальности как Тела Христова, где в Духе Святом совершается освящение человека.

Если эта проблема почти не возникает в стране с населением, как правило, православным, то движение к общению в таинствах может породить много путаницы, например, на Ближнем Востоке, где православные и «униаты» соседствуют друг с другом; или же в рассеянии, где наши малые общины находятся под угрозой растворения в католической или протестантской массе. Мне думается, именно поэтому Вы опубликовали послание от 14 марта 1967 года, напоминающее о том, что хотя православные в Рассеянии, для служения Литургии, иногда принуждены использовать культовые здания католиков и протестантов, «это не означает, что они могут прибегать к благодати таинств, принимаемых от неправославного священника, поскольку Церковь еще не приняла здесь никакого решения, и общения в таинствах между православной Церковью и другими Церквами пока не существует». Однако наша позиция в этой области сводится к самодовольному консерватизму. Наши богословы отрицают общение в таинствах с такой уверенностью, что она мне кажется чуть–чуть фарисейской. Наша позиция столь статична, что ее глубокий смысл остается не понятым, и на Западе видят в ней лишь какой–то экзотический вывих. Однажды в маленьком франкоязычном приходе византийского обряда, который я посещаю в Париже, молодая девушка, католичка, подошла с желанием причаститься. Перед чашей священник, задав ей вопрос, отстранил ее. Конечно меня попросили объяснить ей. Она была в слезах. Она говорила: «Я верую так же, как вы, я исповедую все, что произносилось за этой Литургией. Значит вы не считаете причастие братской трапезой?» И я ей ничего не объяснил, по крайней мере в тот момент. В тот тяжкий момент, когда человека отстранили, трудно сказать что–либо существенное. Мне было просто не лов ко и стыдно, вот и все.

Он

В этом вопросе найдется что сказать и богословам. Но есть что сказать и народу. В инстинктивном чувствовании народа Божия есть нечто глубоко верное! Я не богослов, я вслушиваюсь, страстно вслушиваюсь в этот голос народный. Тысячи мужчин и женщин стекаются ко мне со всего мира. И я могу сказать вам: за исключением некоторых кругов, представляющих лишь прошлое, народ хочет общения в таинствах, молодежь желает его. Это стремление неодолимо. Оно существует даже и в православных странах, которые казалось бы, пребывают в стороне от него. Оно существует и в странах, наиболее пострадавших от государственного атеизма, люди не торопятся сказать: я православный, но говорят попросту: я христианин. Нужно вслушаться в стенания Духа. Только единство чаши сделает нас способными нести свидетельство о Воскресшем. «Да будут все едино, как Мы едино». Как может эта молитва объять собою человечество, когда мы не можем объять ею Церковь Христову, не можем разрушить в ней наши перегородки? Веками православные и католики спорили о том, можно ли употреблять для Евхаристии квасный хлеб или нет. И вот теперь, когда все человечество забродило гигантским брожением, мы все еще, но уже в иных областях продолжаем спорить о квасном хлебе. Потому–то молодежь не следует за нами. Часто она бывает склонна многое упрощать. На нас она смотрит со стороны, жестко–придирчивым взглядом. Ее осудительный взгляд должен вразумить нас: мы говорим о любви, но не живем любовью; мы притязаем на то, что обладаем величайшей любовью, но она не владеет нами. Ах, как хотелось бы мне, чтобы нетерпение молодежи передалось богословам, взирающим друг на друга неумолимым взглядом. Пусть они увидят, отстранившись от своих споров о квасном хлебе, что миллионы душ умирают в это время от голода, и доходят до такой бесчувственности, что считают нормой голод, убивающий миллионы.

Я говорю это не для того, чтобы богословы и главы Церквей наскоро справились со своими спорами в ущерб тайне. Но я вовсе не уверен, что потребность общения в таинствах непременно сопровождается забвением истинного смысла Евхаристии. Тысячи мужчин и женщин, которые приходят поговорить со мной, вовсе не ищут какого–то маленького общего знаменателя. Они ищут Христа. Они вместе хотят черпать свою жизнь из жизни Христовой, чтобы научиться л бить ближнего, служить людям. Различия между ними, больше их не интересуют. Они не ведают современной экзегезы и не задаются вопросом о папской непогрешимости. Они веруют во Христа Воскресшего, они ожидают от Него подлинной жизни и знают, что могут получить полноту ее лишь тогда, когда воспримут ее все вместе.

Нужно, чтобы богословы и главы Церквей договорились между собой. Нужно, чтобы слезы девушки, отторгнутой от чаши, жгли их сердца. И тогда, всматриваясь с горящими сердцами, они увидят проблемы иначе и сумеют разрешить их.

Горе, горе богословам и главам Церквей, если единство осуществится без них, осуществится против них, если молодежь, наиболее ревностная, будет разделять хлеб и вино «подпольно», вне Церкви. Тогда жизнь отделится от ее истока, любовь не отыщет более вечности, братство и отцовство пойдут войной друг на друга. Там, где преемники апостолов возвещают о даре Божием, не будет никого, кто мог бы воспринять его. Там, где братья сошлись на празднество встречи, они более не найдут закваски вечности. Какое раздробление в Церкви, и насколько серьезней, чем все границы, сегодня разделяющие конфессии!

Что мы, православные, можем сделать в ближайшем будущем? Общение в таинствах католиков и протестантов представляется нам двойственным обетованием: мы видим в нем пророческий порыв, но в то же время опасаемся, что таким путем католики воспринимают не лучшую часть Реформации, — не любовь к Библии, не чувство свободы, но то понятие о Церкви и Евхаристии, которое не запечатлено полным соединением с Воскресшим. Поэтому я думаю, что только общение в таинствах католиков и православных может уравновесить эту эволюцию, уделив больше места в католичестве живому Преданию, которое позволит ему воспринять и лучшую часть в протестантизме…

Я

Однако не лучше ли говорить не об общении в таинствах католиков и православных, понятии новом и более дипломатическом, чем собственно церковном, но о полном общении, когда по существу будет достигнуто согласие? Это согласие станет исторической возможностью, если мы сумеем вникнуть в преобразование, ныне переживаемое Римской Церковью, и воспринять его.