Петр Гнедич - Догмат искупления в русской богословской науке

После смерти следует воскресение — и оно имеет величайшее значение для спасаемого рода человеческого.

«Ключ Давидов, отпирающий все двери, есть Богочеловечество Иисуса Христа, которым как Божество проникает во все состояния человечества, так человечество входит во внутренняя Божества. Всеотверзающее движение сего ключа есть воскресение Христово. Им отверзается темница — и отдает заключенных, отверзается рай — и приемлет изгнанных, отверзается небо—и ожидает избранных» [111] Филарет (Дроздов), митр. Слова и речи. Т. 2. С. 189. .

«Воскресение Христово есть начало воскресения всех умерших человеков уже не в жизнь временную, но в вечную» [112] Там же. Т. 5. С. 209. .

«Чрез смерть и чрез самый ад прошел Он для тебя, чтобы всюду тебе открыть новый и живой путь, и Своим воскресением и вознесением отверз тебе не только райские, но и небесные двери» [113] Там же. Т. 4. С. 565. .

«Что ощущает человек по воскресении Христовом, что, как не ту же любовь Божию, которою Бог, как вечное Солнце, сияет для нас, воспламенявшую нас для Бога?» [114] Филарет (Дроздов), митр. Слова и речи. Т. 3. С. 22.

«Се любовь Божия, изливающаяся Духом Святым, наполняет горняя и дольняя, объемлет время и вечность, дабы и ожестевшее и омертвевшее враждою против Бога претворить в живоносную и блаженную любовь» [115] Там же. Т. 1. С. 98. Приведенные извлечения не раскрывают, конечно, всего богатства разумения митрополитом Филаретом истины искупления. Отдельных сторон его автор позволит себе коснуться в дальнейшем, но полное изложение его должно быть предметом специального исследования. .

Предложенные извлечения заимствованы из различных, составленных в разное время, проповедей митрополита Филарета, но в проповедях его «есть внутренняя цельность и единство. И больше чем единство системы — единство созерцания» [116] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. С. 176. .

Трудно было бы преувеличить ценность возвышенных созерцаний великого святителя и их значение для развития православного русского богословия.

Но едва ли следует думать, что развитие русского «научного богословия», по крайней мере в отношении понимания догмата искупления, направлялось по пути, указанному богословствованием митрополита Филарета. Вместе с проникновением (после кончины митрополита Филарета) в семинарии система митрополита Макария приобретает значение руководства и в духовных академиях. «Казалось тогда, — говорит в своих воспоминаниях профессор А. Катанский, —■ что после трудов преосвященного Макария (Булгакова) и Филарета (Гумилевского) сделать что‑либо в этом направлении достойное академической кафедры невозможно и что пришлось бы в таком случае повторять их труды, в особенности многотомный и уже прославленный труд митрополита Макария» [117] Катанский А., проф. Воспоминания старого профессора. СПб., 1918. С. 5. Такое мнение не было исключением. «В наше время… положительное догматическое учение, по–видимому, разработано до возможной полноты, и подробности и труды в этом направлении, по невозможности сказать что‑либо новое, представляются малоинтересными», — писал в 1880 году профессор Московской духовной академии В. Кудрявцев в отзыве о диссертации А. Беляева (цит. по ст. в «Богословской энциклопедии», т. 2, колонка, 1274). .

Такому «успокоению» на системе митрополита Макария способствовало положение, занимаемое кафедрой догматического богословия в академиях. До реформы 1869 года догматическое богословие считалось предметом наиболее важным, и преподавание его поручалось ректору. Но такое почетное положение не способствовало развитию науки.

Назначение на должность ректора обусловливалось рядом причин, в числе которых совсем не учитывалась подготовка назначаемого к чтению лекций по догматике. Таким образом, например, читать лекции по догматическому богословию в Московской духовной академии с 1862 года, после назначения его ректором, должен был протоиерей А. В. Горский, несмотря на обширность своих познаний, очень этим тяготившийся [118] Говоря о недостатках в преподавании епископа Сергия (Ляпидевского), проф. Горский–Платонов Павел Иванович замечает: «Быть хорошим профессором догматического богословия невозможно было ему и по другим, не менее уважительным, причинам. Прослужившему тринадцать лет на другой кафедре, в возрасте за 40 лет ему приходилось приниматься за труд по кафедре новой, приниматься при обстоятельствах, весьма неблагоприятствующих для изучения новой науки. У ректора академии столько неизбежных забот и административных дел, что ему, при добросовестном исполнении ректорских обязанностей, совсем нет времени для изучения новых наук» (Горский–Платонов П. И., проф. Голос старого профессора. М., 1900. С. 17). .

После реформы 1869 года, хотя занятие кафедры догматики уже не соединялось с должностью ректора, сам предмет остался обязательным только для слушателей одного из трех отделений академии и не имел уже в глазах составителей устава, а, следовательно, также преподавателей и студентов, прежнего значения [119] «Догматическое богословие в существе своем есть тот же распространенный катехизис; оно не может и не должно быть в строгом смысле научно–философскою системою» (Катанский А. Конспект лекций по догматическому богословию. СПб., 1884. С. 5. См.: Он же. Воспоминания… С. 5). Таково же было мнение проф. Чистовича и др. .

В промежуток времени после реформы и до начала XX столетия, кроме епископа Сильвестра, никого из руководителей кафедр догматического богословия нельзя признать сколько‑нибудь выдающимся богословом–догматистом, хотя все они специально подготовлялись к этим кафедрам и занимали их продолжительное время [120] В Киевской духовной академии — еп. Сильвестр (Малеванский) (1863–1898); в Казанской духовной академии — Е. Будрин (1870–1904); в СанктПетербургской духовной академии — А. Катанский (1870—1896); в Московской духовной академии — А. Беляев (после смерти Горского, 1876–1910). .

У профессоров Е. Будрина и А. Катанского едва ли даже был какой‑либо особенный интерес к учению об искуплении, и они вполне удовлетворялись «общепринятой» точкой зрения митрополита Макария [121] Воззрения проф. Е. Будрина будут отмечены в дальнейшем по поводу его отзыва о книге проф. В. Несмелова. Профессор же А. Катанский принял на себя неблагодарную задачу доказать, что «основная идея первосвященнического служения Иисуса Христа есть идея примирения Бога и человека. Примириться нужно было не только человеку с Богом, но и Богу с человеком». Вступив при этом в противоречие с понятием о неизменяемости Божества, автор пытался избежать этого противоречия при помощи следующего рассуждения: «Относясь во глубине Своего Существа к Своему творению и после падения так же, как и до падения, так же любя его, Бог, однако ж, в действительности (?) относился к нему преимущественно со стороны одних свойств, будучи задерживаем, так сказать, в проявлении других. Он относился к роду человеческому преимущественно Своею святостию и правосудием, любовь же сосредотачивалась во глубине Божественного Существа; при всем единстве свойств Божиих являлось, таким образом, разделение, неравномерность в их обнаружении; отношения Бога к миру в целом представляли характер, если можно так выразиться, неполноты, ненормальности» (см. литографированный «Конспект лекций по догматическому богословию, читанных ординарным профессором Санкт–Петербургской духовной академии A. Л. Катанским»). «Особенности» этого рассуждения нельзя даже объяснить неточностью записей, так как литографированный текст по листам подписан автором. .