Ирина Монахова - Бог и человек - путь навстречу

Эта свобода, вернее ее степень - предмет как бы чужеродного нездешнего происхождения и бытования, так же как и те знания, которые ею сопровождаются в этим мире. Поэтому понятно, что определить, постичь полный смысл и цель существования нездешних знаний в здешнем мире невозможно - это превосходит земные пределы понимания.

Такое своего рода непосредственное вмешательство того мира в земную жизнь, неожиданное, всегда неожиданное для любого человека вторжение свыше в его собственную земную жизнь. Наподобие метеоритов, сумевших прорваться сквозь атмосферу и достичь земли. Причем, редкость - не метеорит, летящий к Земле, а тот, что сумел прорваться.

Никому, наверное, не известно, сколько на самом деле существует безуспешных попыток прорваться к человеку сквозь толщу его земного содержания, окружающего его в качестве брони, и донести до него неземную информацию о неземном. Удачных попыток мало. А оставленных о них свидетельств еще меньше.

x x x

В чем можно предположить, в ограниченных пределах земного восприятия и понимания, смысл этой информации, вернее, самого факта ее существования в здешнем мире, ее проникновения сюда?

Например, другое отношение к религии, причем, к любой, которая сама по себе еще не означает приближения человека к Богу - для этого требуется гораздо больше, чем причастность к какой-либо религии.

Или не столь серьезное отношение к считающимся столь серьезными различиям между разными религиями - несерьезно как раз к ним, различиям, так серьезно относиться, не в них, этих различиях, дело.

Или то, что не все так сложно на пути человека к Богу, как мы боимся, и не все так просто, как нам хотелось бы.

Или просто еще один знак, в поддержку тех, кто в этом здесь нуждается, смысл которого, помимо всей связанной с ним информации, только один радость. Для всех или не для всех, для многих или для немногих и для кого в какой степени - другой вопрос, но во всяком случае смысл его один - радость, воплощенная и переданная, как некое конкретное, видимое и слышимое послание.

8. Единственный оппонент

Религия, с другой стороны, извне, не со стороны ее отношения к Богу или к идее Бога, а со стороны окружающего ее извне мира, земного мира единственный оппонент или противовес тех представлений о здешней жизни, писаной и неписаной философии, трактующей ее так или иначе, носящихся в воздухе или зафиксированных идей, которые в общей сложности создают некую обобщенную картину или собирательный образ здешнего мира, каким он якобы представляется человеку, человеку вообще, то есть вроде бы всем.

На самом деле не может быть одной, даже и обобщенной, картины и одного образа на всех. Не может быть общей на всех картины, так как при больших возможностях обобщать все что угодно, у этих возможностей есть совершенно определенные границы, и за этими границами находится еще столько же того, что не подлежит обобщению и смешению.

Невозможно смешать, объединить, обобщить совершенно противоположные и взаимоисключающие направления движения: добра и зла, к Богу или в противоположную сторону. Невозможно обобщить идущих в этих противоположных направлениях людей. Между ними непреодолимая пропасть, так же как и между их предназначениями, местами, ролями в жизни.

Такая же пропасть и между их взглядами на мир. Они как бы смотрят в противоположных направлениях и видят разные миры, а не один и тот же. И нахождение рядом, на одной земле в одно и то же время этих людей - только механическое соединение, подобно тому, как за обеденным столом соединяются те, кто едят, и те, кого или что едят.

Однако, кроме этого чисто формального и механического соединения, во всем остальном между ними нет ничего общего, и обобщить их нельзя: нельзя составить ни общего для тех и других взгляда на мир, ни какой-то обобщенной картины или образа. При всем их формальном соседстве в жизни между ними непреодолимая пропасть, которая, как естественная преграда, гарантирует полную изоляцию и несмешиваемость разделенных ею предметов.

Теоретически должно было бы существовать не одно представление человека об этом мире, пусть самое обобщенное, а два, причем, противоположных - как о двух разных мирах. Два собирательных образа, собранные из подручного или из подножного материала, находящегося по разные стороны, или на разных берегах, пропасти.

Но, естественно, представление такое существует только одно. Это в буквальном смысле очень даже естественно, потому что выходит на поверхность и укрепляется на ней более или менее прочно только то, что исходит с одной стороны (или с одного берега) - с той стороны, где есть возможность бесконечно взращивать, культивировать и распространять все, что от нее исходит, в том числе, а может быть, и в первую очередь, свою трактовку всего - всего сущего, всего мира.

Понятно, что вечно убывающей, уничтожаемой, съедаемой стороне не до того - она не в силах соорудить нечто подобное, но свое, конкурирующее. Ее трактовка того же самого мира и существует, и не существует. Она существует в виде многочисленных, разрозненных, разбросанных моментов, которым далеко до того, чтобы объединиться в некую обобщенную картину. Они так и остаются лишь в качестве случайных моментов, которые не воспринимаются всерьез даже их носителями (если не всеми, то многими из них), то есть даже не доходят до поверхности их собственного сознания, не то что до общей для всех поверхности - такой своего рода витрины этого мира, отображающей якобы все его содержание и утверждающей, что именно таким оно и является.

Таким образом, этой бессильной стороне хотя и не препятствуется существовать, тем более, что без нее не обойдешься (не пообедаешь), но не вынося ничего своего на поверхность, на витрину - то есть нужно притвориться, как будто ее и нет. А витриной предлагается пользоваться общей, то есть смотреться в такое странное зеркало, которое упорно всегда отражает кого-то другого и в котором невозможно увидеть себя.

x x x

В результате это общее зеркало, или витрина, или обобщенное представление об этом мире (обо всем этом мире) не соответствует ему всему, а различного рода идеи, как носящиеся в воздухе, так и зафиксированные, имеющие целью составить некую общую философию этой жизни, очень жесткие, даже жестокие, просто спартанские.

Впрочем, этот результат неудивителен - идеи, производимые этим миром и поддерживаемые им, соответствуют самому этому миру и его хозяину - "князю мира сего". Хотя удивительной все-таки может показаться степень привычности этой ситуации - во всяком случае, претензия спартанской философии быть общей для всех в большой степени удовлетворяется. Если не все, то почти все, очень многие, и спартанцы и неспартанцы, считают ее своей, действительно общей. Ее жесткость, жестокость, односторонность настолько незаметны, узаконены, что ее обычно так же естественно воспринимают, как дышат воздухом.