Алексей Сидоров - Творения древних отцов–подвижников

Следует учитывать то обстоятельство, что стремительно набравшее силу в IV в. монашество и распространяемые им аскетические идеалы встретили достаточно мощную оппозицию в римском обществе, остававшемся еще во многом языческим. Это породило пристальное и пристрастное внимание ко всяким прегрешениям иноков. «Если иногда и случались слабости и падения монахов, то в большинстве случаев они были временными, и в конце концов согрешившие снова становились достоянием Церкви. Но это не препятствовало тому, чтобы жители городов пользовались такими случаями против самого монашества. Мирские люди хотели видеть только падение и отвращали глаза от покаяния. Они следили за монахами, весьма близко наблюдали их поведение и были безжалостны к малейшему послаблению» (Лют д. Св. Иоанн Златоуст и нравы его времени. СПб., 1897. С. 262).

Речь идет, скорее всего, о том, что монах, любящий посещать дома и пользоваться «даровыми хлебами», легко может стать жертвой какой‑нибудь блудницы, переходящей из жилища одного мужчины в дом другого (на это, вероятно, указывает фраза έν ο<���χ<���αις έταιριΖομένη) и возжелавшей гнусно посмеяться над целомудрием инока. Образ стрелы (у Иперехия — βέλος πειρατηρ'ον) в древнецерковной литературе обычно ассоциировался с той бранью, которую ведет диавол против последователей Христовых. Например, в «Житии преп. Афанасия Афонского» говорится об «острых стрелах лукавого» (των πιχρών τοΰ πονηροΰ βελών) именно в контексте духовной брани (см.: Житие преподобного Афанасия Афонского / По рукописи Московской Синодальной библиотеки издал И. Помяловский. СПб., 1895. С. 47). Впрочем, этот образ предполагает, что и воины Христовы могут также поражать сатанинскую рать своими стрелами. Поэтому, например, Ориген говорит о «стрелах Христовых, противостоящих раскаленным стрелам лукавого» (τά βέλη τοΰ Χριστοΰ τά άντιχείμενα τοίς πεπυρωμένοις βέλεσι τοΰ πονηροΰ), подразумевая под ними «стрелу любви», «стрелу правды и мужества» и т. д. См.: ΩΡΙΓΕΝΗΣ. ΜΕΡΟΣ Η' // ΒΙΒΛΙΟΘΗΚΗ ΕΛΛΗΝΩΝ ΠΑΤΕΡΩΝ, 16. ΑΘΗΝΑΙ, 1958. Σ. 127.

Ср. у Антиоха Монаха, который призывает иноков к постоянному псалмопению (εστω ούν ό ψαλμός συνεχής), ибо бесы обращаются в бегство, когда произносится имя Божие (см.: PG. Т. 89. Col. 1753). Эта тенденция к непрестанному славословию Господа, характерная для всего древнего иночества, нашла свое наиболее яркое выражение в своеобразной традиции монастыря «Неусыпающих» («акими–тов») (см.: Сгмже/ V. Acemetes // Dictionnaire de spiritualite. T. I. P. 169–175). Основатель данной традиции преп. Александр, исходя из глаголов Священного Писания (особенно Пс. 1, 2 е законе Fro иоу^мжся день м нощь), учредил для иноков своей обители практику непрестанного славословия Бога (άδίαλείπτως ϋμνος αΰτω προσενεγχωμεν), которое они совершали попеременно (см.: Vie d'Alexandre / Ed. par de Stoop // Patrologia Orientalis. T. VI, fasc. 5. № 30. Turnhout, 1980. P. 678–681). Этот устав непрестанного славословия Бога, введенный преп. Александром, как говорится в «Житии» его ученика (и третьего настоятеля монастыря «Неусыпающих»), «передавал ангельское устроение жизни людям, [пребывающим] на земле (άγγελον πολίτείαν επ< γης το<���ς άνθρώποίς παραδοΰς) (см.: Dagron С. La vie ancienne de saint Marcel l'Acemete // Analecta Bollandiana. T. 86. 1986. P. 290). Позднее традиция обители «Неусыпающих» нашла свое продолжение и развитие в Студийском монастыре, который был «отпрыском» данной обители.

Иперехий употребляет стоический термин (χατορ–θώμασί), который был введен в христианскую этику преимущественно Климентом Александрийским, читавшим, «что все действия гностика суть дем–стемя соеертенные — χατορθώματα» (Мяртыное А. Нравственное учение Климента Александрийского по сравнению со стоическим. С. 124). Причем следует отметить, что образ «гностика» у Климента был явным прообразом совершенного монаха.

Образ «паутины» (άρά,χνην) в древнецерковной письменности ассоциировался с хрупкостью и преходящими свойствами земной жизни, вообще с чем‑то «пустяшным», а иногда обозначал и духовное нерадение. Так, св. Иоанн Златоуст замечает, что «блага жизни настоящей — паутина и тень» (Иже во святых отца нашего Иоанна, Архиепископа Константина града, Златоустого, Избранные творения. Толкование на святого Матфея евангелиста. Кн. 1. С. 348). В другом месте того же сочинения он говорит: «Если ты увидишь кого‑нибудь облеченного блестящею одеждою и окруженного толпою телохранителей, то раскрой его совесть, — и ты найдешь внутри его много паутины и увидишь много нечистоты» (Там же. Кн. II. C. 649).

«По словам св. Василия Великого, обычай знаменоваться крестным знамением христиане, несомненно, прмялм ож апоежольеко^о преданмя». Многие святые отцы свидетельствуют о силе крестного знамения, которым ниспровергаются все козни лукавого. «Современник Златоуста, св. Епифаний Кипрский, о некоем Иосифе, которого он знал лично, говорит, что он «собственным своим перстом положив на сосуде печать креста и призвав имя Иисусово, сказал: «Именем Иисуса Назарянина да будет в воде сей сила к уничтожению всякого чародейства». Блж. Феодорит о преп. Маркиане, происходившем из города Кира, пишет: «Святый перстом вообразил крестное знамение, а устами дунул на него (змия), и, как трость от огня, змий тотчас исчез»; и о преп. Юлиане: «Призвав Господа и перстом показуя победный знак, он прогнал весь страх»» (Голубое А Из истории изображений креста. С. 279, 286).

Определение «земной» (γήινος) в древнецерковной литературе часто служило метафорой, имея смысл «несовершенный, порочный, греховный», и соотносилось с состоянием «ветхого человека». Например, Ориген говорит, что в душе человеческой, бывшей по природе храмом [Божиим] (φύσει <���ερδν), до «воспитания ее Иисусом» (προ τής άπό Ιησού παιδεύσεως) обретались лишь «земные, бессмысленные и злые движения» (γ^ινα χα< ανόητα χα< χαλεπά χινήματα); они‑то и были изгнаны оттуда Господом, чтобы в храме этом опять было совершаемо служение Богу «по небесным и духовным законам». См.: Огдене. Commen‑taire sur saint Jean. T. II / Ed. par C. Blanc // Sources chretiennes. № 157. Paris, 1970. P. 472.

Так, думается, лучше переводить в конкретном случае термин γνώμη. Относительно него св. Иоанн Дамаскин замечает: «Должно же знать, что имя γνώμης — жненмя — многосторонне и многозначаще. Ибо оно то обозначает соееж, как говорит божественный aпостол: О дееах же поееленмя Господня не м. мом, со–ееж же даю; то еолю, подобно тому как когда говорит пророк Давид: Па людм Геоя лукаеноеама еолею; то мзре^енме, как говорит Даниил: О ^есо^ мзыде мзре-^енме безсжудное сме; то берется в смысле ееры, или жненмя, или образа жыслем; и просто сказать: имя γνώμης употребляется в двадцати восьми значениях» (См.: Се. Иоанн Дажаскмн. Точное изложение православной веры / С греческого перевел А. Бронзов. СПб., 1894. С. 161). В общем, этот термин обозначал органичное единство умственной деятельности (сознания) и волевых усилий человека.