Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

В представленных примерах вопросы о предметах школьного преподавания, их порядке и методе имеют однородное освещение, и выводы получаются довольно отчетливые. Полный и законченный круг школьного преподавания слагался: а) из наук подготовительных, б) риторического искусства, в) философского знания, г) рядом со второй и третьей группой колеблющееся место принадлежало политическому искусству, или законоведению.

Изучение подготовительных предметов занимало добрую половину и даже большую половину всего времени, которое в детском и юношеском возрасте посвящалось науке, лет около десяти, начиналось примерно с 6 и оканчивалось 16 годом. Предметы этого подготовительного курса состояли из грамоты, т. е. чтения и письма, и орфографии, именем которой обозначались две науки — грамматика и пиитика. [2797]Восьмилетний возраст был пределом, когда оканчивалась учеба и начиналось в собственном смысле учение, от элементов переходили к грамматике и пиитике. Все изучение той и другой основано было на классических образцах: грамматики — на Аристархе и Аполлонии, пиитики — на Гомере, Эпихарме, Архилохе, Менандре, Пиндаре. Чтение классиков сопровождалось тщательным их разбором и извлечением выводов о природе языка, его истории, о правилах этимологии, синтаксиса, просодии, а также объяснением содержания авторов. При этом необходимо заметить, с одной стороны, Что история привходила по необходимости, как составная часть грамматического обучения, судьбы минувших времен изучались по историческим произведениям древних, не говоря уже об исторических сведениях, которые учитель сообщал о происхождении алфавита и пр., с другой стороны, что комментарии и объяснения к содержанию классических авторов велись в христиански-аллегорическом духе, в результате чего Гомер оказывался в числе пророков христианской истины, которая у него скрыта под покровом аллегории, а Менандр и другие комики приобретали возвышенный смысл. [2798]

Другая половина школьного возраста, примерно с 16 до 25 лет, была посвящаема юношей изучению всех остальных предметов, и прежде всего риторического искусства. Преподавание риторики направлялось к тому, чтобы развить язык, научить искусно и убедительно говорить и писать. Оно тоже твердо держалось на почве древних образцов, языческих и христианских, как-то: Григория Богослова, Демосфена, Димада и Исократа. Тут приобретаем был навык к произнесению речей на суде и с церковной кафедры, равно как оживлялись сведения по церковной истории.

О последнем можно заключать потому, что ученические упражнения в риторическом искусстве имели, между прочим, предметом жизнь и деятельность святых и посвятивших себя Богу мужей, учениками были составляемы их характеристики, писались в их честь речи и эпиграммы в прозе и стихах.

По изучении риторического искусства приступали к тому, что называлось знанием или вообще философией. Содержание ее было всеобъемлюще; познание мира, человека и Бога подходило под это понятие; целый цикл наук опытных и сверхъопытных, конкретных и отвлеченных, обозначался этим словом. В порядке их изучения существовала постепенность. На первом плане стояло учение о формах человеческого мышления и конкретном их воплощении в умах мыслителей, т. е. логика, чаще называвшаяся диалектикой, и история философии. Ученики знакомились с силлогизмами, с анализом и синтезом, с диалектическим и аподиктическим способами доказательств и т. д. Затем им сообщаемо было о системах Платона, Аристотеля, о Плотине, Порфирии, Ямвлихе и Прокле. На втором плане стояли так называемые науки математические — μαθήματα, а именно: арифметика, геометрия, музыка, астрономия и физика. Физика знакомила с Землей и земным, в состав ее входили и география, и зоология, и ботаника, и медицина, и психология — все это, разумеется, в примитивных формах. Астрономия знакомила с небом и небесными телами.

Остальные μαθήματα знакомили с отношениями чисел, линий и звуков и составляли естественный переход от опытного знания к чистому. На третьем плане (после наук) стояло так называемое чистое знание — καθαρά έπιστήμη, или метафизика. Путем сведения результатов изучения наук ученики приводились к метафизическому познанию высшего бытия и его частей, верховного единства, верховного блага и т. д. Наконец, на четвертом плане стояло и высшее место занимало первое знание, первая философия (πρώτη έπιστήμη, πρώτη φιλοσοφία), под которой понималось богооткровенное знание, богословие. Это знание отчасти только доступно уму и может быть раскрываемо по законам мышления, в остальном же превышает силы ума и основанием своим имеет слово Божие и свидетельства отцев Церкви.

Кроме перечисленных предметов особый еще предмет преподавания составляло знание или искусство (безразлично называемое τέχνη и έπιστήμη) политическое, законоведение. Место его в порядке обучения не было строго определено: одни приступали к изучению законов после риторики, другие после философии. Научной задачей юриспруденции было изложение законов в системе, в противоположность механическому усвоению их в пунктуальном порядке законодательных актов. По всей вероятности, в связи с изучением государственных законов (νόμων πολιτικών) велось изучение и церковных законов (θεσμών ιερατικών, ιερών κανόνων); по крайней мере, одно с другим тесно связано в случае Никифора Ефесского.

Изложенный порядок и объем школьного обучения был идеальным; он считался наиболее правильным, целесообразным, удовлетворяющим все требования, какие мог предъявить образованный человек. Но оба принципа, которые преследовались этим идеалом, во-первых, последовательность и постепенность, во-вторых, всесторонность и законченность образования, на практике далеко не всегда выполнялись, далеко не все проходили весь образовательный цикл (έγκύκλιος παίδευσις) правильно и систематично. Были такие, которые, не усвоив себе или усвоив недостаточно начала, стремились к концу, и познания их вследствие того не отличались основательностью. Еще более было таких, которые, начав правильно, не доходили до конца. Некоторые ограничивались элементарным обучением и не простирались далее грамоты, как показывает история с Пселлом, которого родственники не советовали отдавать в науку преподавателю орфографии, а удовлетвориться теми сведениями, которые он успел приобрести до 8-летнего возраста. Другие останавливались на Рубеже между пиитикой и риторикой и не простирались в область риторического искусства; с теми познаниями, какие вынесли из грамматики и пиитики, вступали в жизнь, принимались за государственную службу или практическую деятельность и доживали до седых волос. По сравни нию с этими устаревшими недоучками восхваляется Лихуд, который в том возрасте, когда начинала только расти у него борода, превзошел многих длиннобородых, седых стариков, потому что не остановился на поэзии, а занялся еще риторикой. Пселлу тоже грозила опасность закончить ученую карьеру на поэзии; так как его семья была не из особенно зажиточных, то в 16 лет он оставил учение и временно превратился в чиновника, с целью приобретения средств к жизни. Некоторые изучали риторику и тем оканчивали свое образование, например, Никита Фессалоникийский, по изучении риторики принявшийся за учительское ремесло. Некоторые к риторике присоединяли еще знакомство с законами, до философии всетаки не простираясь. Таков был Константин Лихуд. Некоторые, наконец, принимались и за философию, но усваивали ее не во всей полноте: старший Керулларий изучил диалектику, физику и на том остановился, младший Керулларий, знаменитый впоследствии патриарх, к физике прибавил еще астрономию, но следовавшими за ней отвлеченными науками (арифметика, геометрия, музыка, метафизика) не занимался, и напыщенную заметку, что он впоследствии, как голубица, воспарил в область духовных предметов, трудно понимать в смысле школьных занятий его богословием, а можно разуметь скорее или в смысле общего направления позднейшей его деятельности, или в смысле позднейших внешкольных занятий богословием. Так как богословие было заключительным звеном в цепи школьного обучения, до которого доходили не все, то естественно сделать вывод, что и систематическое научное изложение догматов становилось уделом лишь немногих, достигавших вожделенной пристани знания, вроде Пселла или Никифора Ефесского. Даже о таких светилах, как Иоанн Мавропод, Иоанн Ксифилин, Никита Фессалоникийский, Константин Лихуд, биограф их не говорил, чтобы они венчали свои школьные занятия догматикой. По-видимому, учительницей благочестия была в то время не столько школа, сколько семья и Церковь; уроки по этому предмету, преподанные детям матерью, восполняла и укрепляла Церковь. В школе же богословский элемент был как бы придаточным; на первой стадии школьного учения он выражался в аллегорическом объяснении поэтов, на второй в изучении христианских риторов наравне с языческими, усвоении церковного красноречия, наравне с политическим, на третьей (если такой было законоведение) — в ознакомлении не с одними гражданскими и уголовными законами, но и канонами Церкви, на четвертой (имея в виду философию) — в мистическом изъяснении арифметических чисел, а еще более в применении музыки к церковным песнопениямТолько на вершине школьной мудрости догматика делалась специальным предметом. Но немногие достигали этой вершины, если же и достигали, то недолго на ней удерживались. Причиной тому было самое свойство предмета — догматики, — вспомним ссылку Пселла на двойственность первой философии в объяснение того обстоятельства, почему он занимался ею менее, чем второй философией.