Виктор Кротов - Человек среди религий

Даже те, кто не уверен, что существует Райский сад, всё же соглашаются, что хотя бы райские птицы определённо существуют. Так что в этом ещё ничего сказочного нет. Сказка, как говорится, впереди.

Кстати, Райская птица, с которой приключилась эта история, жила именно в Райском саду. Не в том, конечно, о котором спорят, существовал ли он когда-нибудь и существует ли сейчас, а просто в чудесном тёплом месте, которое все его обитатели называли Райским садом. Погода здесь почти не портилась, ягоды и фрукты падали прямо в клюв, в пасть или в рот (если его разинуть в нужном месте), а живые существа не имели никакой склонности питаться друг другом. Впрочем, Райская птица и её подруги твёрдо знали, что после смерти они перелетят в другой Райский сад, где погода уже совсем не будет портиться и где они будут жить всегда.

Но и это ещё присказка.

Всё началось с того, что в Райский сад забрёл путешественник.

Путешественник был высокий, весёлый, бородатый, с огромным рюкзаком, к которому была привешена клетка с попугаем. Большая блестящая клетка с большим попугаем, переливающимся всеми цветами радуги. Райская птица незаметно сопровождала их, разглядывая гостей зорким хозяйским глазом.

Путешественник остановился на ночлег, и рано утром, когда он ещё не проснулся, Райская птица подлетела к клетке, чтобы познакомиться с попугаем. И первая же его фраза, после того как они представились друг другу, удивила её чрезвычайно.

– Не будете ли вы столь любезны, – учтиво сказал попугай, – помочь мне закрыть снаружи дверцу клетки. Задвижка открылась, а изнутри её не закроешь.

– Разумеется, мне не составит труда оказать вам эту пустяковую услугу, – не менее учтиво ответила Райская птица. – Но разве вы не хотели бы выбраться наружу и полетать в нашем Райском саду?

– Нет, нет, что вы! – замотал головой попугай. – Поглядите, какая у меня замечательная клетка. Только тот, у кого нет своей надёжной клетки, может увлекаться скитаниями. Если уж и путешествовать, то исключительно в собственной клетке. Если жить на месте – тем более.

В то утро Райская птица долго ещё общалась с попугаем, впитывая его мудрость. И когда путешественник проснулся, собрался и вскоре покинул – вместе с попугаем – пределы Райского сада, она твёрдо решила, что ей делать…

Несмотря на почти райскую жизнь, Птица была очень трудолюбива. И её трудолюбие полностью ей пригодилось. Ведь надо было заготовить множество одинаковых прутьев, твёрдых снизу и гибких сверху, очистить их от коры и накрепко вкопать по кругу в землю. Да ещё сплести их сверху в прочный свод. Да ещё сделать дверцу с задвижкой – такой, чтобы открывалась и закрывалась только снаружи. Со всем этим Райская птица справилась.

Потом она собрала подруг, рассказала им про то, что услышала от попугая, и про решение, которое приняла. Она впорхнула в свою клетку (все признали, что конструкция превосходная) и попросила запереть её. И осталась там жить. Навсегда.

Еды ей хватало. Она построила клетку под деревом, с которого ягоды сыпались круглый год. Подруги её тоже не забывали. Прилетая в гости, они всегда приносили что-нибудь вкусненькое. Во-первых, всё-таки подруги. Во-вторых, они просто восхищались своей особенной Райской птицей. Ведь как они её ни уговаривали, она так и жила в своей клетке, не вылетая наружу. И была счастлива.

Подруги показывали своим детям, если те из-за чего-нибудь расстраивались, на клетку Райской птицы и говорили:

– Вот видите, можно жить в клетке и быть счастливым. А мы ещё и летать можем, куда хотим. Нам грех жаловаться.

Райская птица и вправду была почти счастлива. Только по ночам ей часто снилось, как приходит высокий путешественник и берёт клетку с ней в своё далёкое путешествие. Во сне она забывала, что клетка вкопана в землю. Или ей казалось, что с этим затруднением путешественник вполне справится…

Шли годы. К поседевшей Райской птице прилетало всё меньше подруг: ведь многие из них уже переселились в другой Райский сад. И наконец настал день, когда прилетать стало некому.

В этот день подул очень сильный ветер (ведь изредка и здесь портилась погода). Ветер был таким сильным, что клетка Райской птицы не выдержала напора и развалилась.

– Вот я и свободна, – сказала сама себе Райская птица.

Она взмахнула крыльями, но взлететь уже не смогла. Может быть, разучилась. Может быть, состарилась. Тогда она закрыла глаза, и ей снова приснился высокий путешественник.

– Видишь, твоя клетка разрушена, – сказал он. – Если хочешь со мной в путешествие, лети сама.

Тогда Райская птица снова взмахнула крыльями – и полетела. И это было вовсе не во сне, а наяву, только совсем в новой яви. Навстречу ей летели её подруги и попугай, переливающийся всеми цветами радуги, а вокруг простирался другой Райский сад, в котором было место для всего, кроме клеток.

Подлинно философское мышление невозможно без внутренней свободы. Особенно это относится к мышлению поисковому, постигающему новые ориентиры. "Новые" – не в смысле небывалые, никому неизвестные, но в смысле открываемые заново на уровне личной причастности. Ориентиры, обновляющие наше восприятие и потому обновляемые им.

Ориентир не может быть каким-то абстрактным объектом. Свойство быть ориентиром принадлежит одновременно и ему, и тому, кто с его помощью ориентируется.

Требует свободы мышления и религиозная философия, имеющая дело с постижением Высшего, с областью тайны. Далеко ли пройдёт по лабиринту прикованный к стене пленник?… Без свободы блужданий и заблуждений, без свободы очарования и разочарования, без свободы потерь и приобретений у нас слишком мало шансов научиться отличать реальное от мнимого, прочное от зыбкого, главное от преходящего.

Необходимо отличать религиозную философию, непосредственно помогающую ориентироваться личности, от теологии, которая является составной частью религиозного учения, ориентирующей системы. Теология может позволить себе обращаться к чувству логики, поскольку остальным чувствам оказывают поддержку другие элементы системы. Философия обращена к разуму в целом и ко всем главным чувствам человека (в том числе, может быть, и к чувству логики), приучая их к соединению в личность и к восприятию Высшего.

Многие находки религиозной философии становятся составными элементами той или иной религиозной идеологии, культивируемой церковью, государством или обществом. Но та свобода исканий, которая обеспечивает эти находки, ни для какой идеологии, как правило, не приемлема. Этот парадокс проводит незримую границу между философией и идеологией. Опять же: каждый из нас свободен выбирать между философским свободомыслием и той обихоженностью представлений, которую культивирует идеология. Эта дилемма свойственна философии и идеологии не только в религиозной сфере, но здесь она приобретает особую остроту: ведь такое противопоставление затрагивает и общее соборное мышление.