Шломо Пинес - Иудаизм, христианство, ислам: Парадигмы взаимовлияния

Важность логического рассуждения показана очень ясно в одном явно мутазиллитском описании дискуссии между Джахмом ибн Сафваном и неким саманийя (в пересказе Ибн Муртады). Сделав допущение, что пять чувств единственные источники знания, оппонент попросил Джахма объяснить, как это (человеку) возможно познать Бога, недоступного чувственному восприятию. Не находя ответа, Джахм написал Василу ибн Ата, по преданию, основателю мутазилитской школы, который указал, что существует шестой источник знания, а именно — рациональный вывод (dalil), дающий возможность (человеку) проводить различие между живым и мёртвым, а также между наделёнными разумом и лишёнными его [582].

В арабской литературе есть немало других текстов, относящихся к этой теме, но мы не можем рассмотреть их все в настоящей статье. Поэтому я ограничусь тем, что проведу обобщение, которое кажется мне обоснованным. По-видимому, отчасти идеология мутазилитов [583]соответствовала настоятельным нуждам их пропагандистской деятельности и ими же определялась. Если говорить подробнее, значение, которое они придавали рассудку, и их склонность верить, что это — дар, которым наделён всякий нормальный человек, могли быть связаны в какой-то мере с необходимостью искать общий язык с немусульманскими оппонентами и с открытием, что этой цели можно достичь при помощи рациональных аргументов.

Мутазилитская классификация основных тем богословия — учение о пяти принципах-«корнях» (usul) вероятно, лежит в основе композиционной схемы пространных мутазилитских и других трактатов калама. Такая схема могла в значительной степени определяться дидактическими потребностями религиозной и богословской пропаганды. Однако в настоящей статье мы больше касаемся другой стороны этого вопроса. Мне кажется, можно привести веские доводы в пользу того, что христианское влияние на калам было значительным (особенно это относится к порядку представления богословских тем калама, но в какой-то мере — и к самим темам).

Я хотел бы объяснить и проиллюстрировать эти замечания при помощи следующих работ: одного мутазилитского трактата, а именно — Al-Majmu fi 'l-Muhit bi l-Taklif Абд аль-Джаббара под редакцией Ахмада ибн Матавайх [584], и нескольких мусульманских немутазилитских трактатов калама: Kitab al-Luma [585]al-Irshad Ашари в изложении имама ал-Харамайна [586], Usui al-Din Абд ал-Кахира ал-Багдади, Al-Iqtisad fi 'l-l'tiqad Газали, Aqida Насафи и Nihayat Шахрастани. Следует отметить, что все последующие замечания справедливы для многих других трактатов; список можно расширять почти неограниченно.

Во всех указанных текстах, за исключением Kitab al-Luma, первый раздел касается источников знания. Изложение богословской доктрины повсюду начинается с доказательства [587]того, что мир, то есть все вещи, непосредственно известные человеку, сотворены и должны иметь Создателя. Это доказательство сопровождается аргументацией в пользу единственности Бога, за которой следует обсуждение вопроса о том, что есть Бог или что об этом можно сказать; сюда включается проблема божественных атрибутов.

За разделом о Боге во всех трактатах идёт исследование богословского аспекта человеческих поступков. В этом контексте тезису о том, что человек волен поступать, как хочет, что он творит свои собственные поступки, противопоставляется утверждение, что действия человека сотворены (определены) Богом [588].

Этой схеме [589]следуют все перечисленные трактаты (среди них есть очень краткие и весьма объёмистые) и многие другие, здесь не упомянутые. Единая схема построения не зависит от того, что в различных трактатах могут содержаться различающиеся, даже противоречащие друг другу богословские учения; не зависит и от присутствия или отсутствия там более или менее чужеродного материала. Этот факт явно нуждается в объяснении. Первое, что приходит в голову, кажется на первый взгляд очень простым, а мне оно, вообще говоря, представляется ещё и правильным. Вероятно, (а на самом деле практически наверняка), в пределах исламского мира эта схема впервые была использована в трактатах мутазилитов, после чего её переняли их оппоненты, например, Ашари и его последователи, а также еврейские авторы, такие как Саадия, находившиеся под влиянием мутазилитов (но не мусульманских философов). Первые два «корня»-принципа мутазилитского учения — единобожие (al-tawhid) и справедливость (al- 'adl) — в значительной степени соответствуют богословским положениям, перечисленным выше. Это, конечно, очевидно в случае первого принципа, но также совершенно корректно в отношении второго, так как в богословии мутазилитов доктрина о свободе действий человека неразрывно связана с тезисом о справедливости Бога, можно даже сказать, центрирована вокруг него.

Хотя приведённое объяснение скорее всего верно в определённых пределах, оно не учитывает некоторых фактов, изложенных ниже.

Иоанн Дамаскин, или, если пользоваться его арабским именем, Йуханна ибн Мансур [590](ум. 750 г.), писавший по-гречески, в начале своего знаменитого богословского трактата De fide orthodoxa [591]представляет доктрину, которую излагает в следующем порядке [592]: сначала он показывает (Cols. 794 ff.), что Бог существует. Аргументы основаны на двух положениях:

1) изменяемость вещей доказывает, что они созданы и что существует Создатель; 2) тот факт, что вещи кем-то сохраняются и управляются, доказывает, что существует Бог; об этом также свидетельствует упорядоченное устройство четырёх элементов, каждого на своём месте, и небес.

Затем автор обсуждает, что такое Бог; прибегает к апофатическому богословию, доказывает единственность Бога, объясняет доктрину о Троице и другие учения, имеющие отношение к вопросу о Боге.

За этой темой следует (Cols. 863 ff.) обсуждение вопросов, которые касаются творения и различных сотворённых вещей [593]: ангелов, демонов, видимых созданий (в этом месте Иоанн Дамаскин излагает некоторые элементы греческой науки), рая и, наконец, человека.

В разделе о человеке (Cols. 919 ff.) Иоанн Дамаскин уделяет серьёзное внимание (Cols. 951 ff.) человеческой способности к действию, его волевым и не волевым действиям, его свободе воли и действий, о которой говорят богословы, обсуждает тезис о том, что хотя Бог всеведущ, но его всеведение не отменяет свободу человека поступать по собственному желанию.

Такая схема совершенно необычна для христианских богословских трудов до Иоанна Дамаскина. Я, по крайней мере, не сумел найти в текстах точной параллели такому типу изложения. Однако некоторую аналогию можно провести между De fide orthodoxa и Oratio catechetica magna Григория Нисского (ум. 394 г.). Богословское объяснение в Oratio (так же как и в De fide) начинается [594]с доказательства существования Бога; это доказательство опирается на факт существования мира. Существование Бога подтверждается той мудростью, с которой управляется мир. Григорий Нисский использует здесь довод об изменяемости вещей, в которой Иоанн Дамаскин видит указание на их сотворённость. Далее Oratio касается тезиса о единственности Бога, доктрины о Троице и учения о человеке. В контексте последнего Oratio рассматривает [595], хотя гораздо более кратко, чем De fide, человеческую свободу воли.