Николай Сагарда - Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие

Св. Григорий, несомненно, усвоил от Оригена это возвышенное и чрезвычайно содержательное понимание „Силы“Божией, — на это указывает и место, какое занимает δύναμις в ряду определений Сына в символе. К. Каспари обращает внимание на порядок рассматриваемых определений и предлагает такое объяснение: „автор исповедания — говорит он, — уклоняясь от 1 Kop. 1, 24, поставил σοφίας ϋφεστώσης пред και δυνάμεως άϊδίου, и не сказал σοφίας ϋφεστώσης, λόγου ζωντος, что было бы логичнее и подлинно по-Оригеновски; первое он, по–видимому, сделал потому, что σοφίας ϋφεστώσης естественнее примыкать к λόγου ζώντος (λόγο; и σοφία о Сыне связаны между собою); а второе, вероятно, сделал потому, что ради 1 Кор. 1, 24 не хотел отделять σοφία от δύναμις“ [884]. Это объяснение нам представляется искусственным, так как расположение понятий в символе ставит в зависимость от совершенно случайного сочетания терминов в памяти автора. Нам кажется, что порядок терминов имеет более естественные основания и более глубокий смысл, и именно на почве оригеновских воззрений. По учению Оригена, из множества наименований, какие усвояет Сыну Св. Писание, первоначальным и непроизводным определением Сына можно — назвать только Премудрость, которая является началом представлений о Нем [885]; Слово же только возвещает истину и Премудрость [886]. Таким образом, Сын называется Словом, потому что Он есть откровение ума Отца; но так как мысль богаче языка, то наименование его Премудростию обозначает Сына, как совершенное выражение ума Отца. Что такое отношение между определениями λόγος и σοφία правильно с точки зрения александрийского богословия второй половины III века, это подтверждается фрагментом из Ипотипос Феогноста Александрийского [887]. Писания, — говорит он — именуют Сына Словом и Премудростью (λόγον καί σοφίαν)), — Словом потому, что Он исходит (έξιόντα) из ума Отца всего, ибо [ясно, что] Слово есть совершеннейшее рождение ума (τό γάρ κάλλιστον γέννημα του νου τόν λόγον είναι). Но Слово есть также Образ (είκών), ибо Ему одному только вверено изнесение вовне мыслей, находящихся в уме. Однако слова у нас возвещают только отчасти и то, что возможно, а нечто оставляют невысказанным, сохраняющимся только в уме. Но самосущее Слово Божие [дает совершенное выражение всему содержанию божественного ума] [888]. Посему Слово называют и Премудростью, так как это лучше может указывать на множество содержащихся в Нем мыслей“. Следовательно, Слово и Премудрость— оба обозначают Сына, но Слово, так сказать, более обращено вовне, а Премудрость — внутрь Божества. Такое понимание несомненно нужно возводить к самому Оригену, который говорит, что наименование Премудрости Словом Божиим должно разуметь в том смысле, что „Премудрость открывает всем прочим (существам), т. е. всей твари познание тайн и всего сокровенного, содержащегося внутри Божией Премудрости: Она называется Словом, потому что служит как бы толкованием тайн Духа“ [889]. Естественно поэтому, что св. Григорий от Слова, Которое выражает, переходит к Премудрости, Которую Оно выражает.

Теперь, если принять во внимание то чрезвычайно возвышенное и глубокое содержание, которое в оригеновском богословии соединяется с понятием δύναμις, то будет очевидным, что в расположении терминов в символе наблюдается постепенность, восходящая, так сказать, от внешнего, формального определения к все более полному, проникающему в самые глубины божественного существа: Слово— Премудрость— Сила. Отсюда естественно, что за δυνάμεως может следовать только καί χαρακτήρος άϊδίου, которое возводит определение существа Сына еще на более высокую ступень.

Χαρακτήρ обозначает собственно орудие для вырезывания, насечки, отпечатывания, а затем — нарез, печать, напр., на монетах, на камне, на дереве, и, наконец, оттиск, отпечаток, который в точности воспроизводит отличительные, выделяющиеся черты изображаемого: здесь вся особенность состоит именно в отчетливости воспроизведения, в котором со всею типичностью воспроизводится данное начертание и характерно выступающие и согласные с ним черты [890]. и Сын называется χαρακτήρ, потому что Он в Себе точно воспроизводит, отображает черты Отца: его напечатлел Бог Отец, всецело изобразив в Нем Себя. В данном случае χαρακτήρ имеет абсолютное значение в изображении внутренней жизни Божества, так как стоит одно, без обычно соединяемого с ним (напр., у св. Афанасия Александрийского) είκών. У самого св. Григория последний термин присоединяется только во второй части символа, где Господь называется χαρακτήρ καί είκών τής θεότητος.

Объяснение того, в каком смысле Слово называется χαρακτήρ, находим у Оригена, который пишет: „по слову апостола, Он есть не только сияние славы, но и отпечатленный образ(figura expressa)сущности и даже ипостаси Его. Поэтому, мне кажется, не излишне обратить внимание на то, в каком смысле какая бы то ни было иная сущность и ипостась, помимо самой сущности Бога, может быть названа образом Его? В данном случае нужно иметь в виду, конечно, то обстоятельство, что Сын Божий, Который называется Словом Божиим и Его Премудростию, один только знает Отца и открывает его тем, кому желает, т. е. тем, которые могут сделаться способными к восприятию самого Слова и Премудрости. Итак, смотри, не потому ли Он и может называться отпечатленным обpaзом(т. е. χαρακτήρ) сущности и даже ипостаси Его, что Он дает возможность чрез Себя Самого постигать и познавать Бога? Иными словами: не в том ли смысле Он может называться отпечатленным образомсущности Божией, что, будучи Премудростию, Он прежде всего в Самом Себе отображает все то, что желает открыть прочим и на основании чего эти последние познают и постигают Бога? [891]

При таком значении термина χαρακτήρ вполне понятно и определение его чрез άΐδιος: как вечен первообраз так вечно и его начертание. Ориген так раскрывает, эту мысль: „если есть образ Бога невидимого, то и образ — невидимый. A я бы осмелился присовокупить и о подобии Отца, что невозможно когда-либо не быть ему. Ибо, когда Бог, у Иоанна называемый светом: яко Бог свет есть (1 Иоан. 1, 5), не имел сияния собственной славы Своей, чтобы кому-либо осмелиться приписывать начало бытию Сына, прежде не бывшего? Когда же не было образа и начертания (ό χαρακτήρ) неизреченной, неименуемой, неизглаголанной ипостаси Отчей? Когда не было Слова, Которое познает Отца? Пусть вразумится тот, кто осмелится сказать: „было некогда, что Сын не был“; чрез это он говорит также не было некогда Премудрости, не было Слова, не было Жизни“ [892]. Ту же мысль весьма отчетливо выражает св. Афанасий Александрийский: „Сын есть образ и сияние Отца, и начертание и истина. Если, как скоро есть свет есть уже и его образ — сияние, и как скоро есть ипостась есть и всецелое ее начертание, и как скоро есть Отец, есть и истина, то измеряющие временем Образ и Начертание Божества пусть вникнут, в какой ров нечестия впадут они… Поелику была Ипостась, то, без сомнения, тотчас надлежало быть Еe Образу и Начертанию, потому что не вне написуется Образ Божий“ [893].