Томас Мертон - Одинокие думы

Уходя в пустыню, чтобы оставаться самим собой, надо быть настороже. Там нередко становятся слугами того, кто обитает в бесплодном раю пустоты и ненависти, и сходят с ума.

Взглянем на сегодняшнюю пустыню. Чем она стала? Колыбелью для нового и страшного творения; полигоном для силы, с помощью которой человек хочет «рас-творить» то, что Бог благословил. Пустыня добилась своего: Бог человеку больше не нужен. В век, когда техника творит чудеса, люди полагаются только на себя. Забыв о Творце, они возводят в пустыне невиданные доселе защищенные поселения, где ставят свои опыты и предаются пороку. Но эти вырастающие в мгновение ока помпезные города не похожи на Град Божий, сходящий с небес, дабы просветить землю явлением мира. Не похожи они и на Вавилонскую башню, воздвигнутую некогда в пустыне Сеннаар, высотою до небес, чтобы сделать себе имя (ср. Быт 11, 4). Они - перекосившая лик земли мерзкая ухмылка дьявола. В них всё секретно и брат шпионит за братом; сквозь них - как кровь по венам - текут деньги; их утроба чревата новейшим и гибельным оружием.

Можно ли, глядя на эти города, не стремиться очистить свое сердце? Люди со своими деньгами и машинами бегут в пустыню, оседают в ней, польстившись на власть и богатство. Они не противостоят дьяволу, как Христос, а верят его посулам, поклоняясь бесовской мудрости. Теперь повсюду пустыня. Повсюду и одиночество, где нужно бы плакать о своих грехах, вести брань с врагом, очищать сердце, исполняясь Божией благодати.

Пустыня - также прибежище отчаяния, а оно тоже повсюду. Но не станем думать, что внутреннее одиночество - то же, что поражение. Молчаливо признавая себя побежденными, мы ни от чего себя не спасем, ведь отчаяние - бездонная пропасть. Если мы сдадимся на его милость и постараемся об этом забыть, оно поглотит нас.

Итак, наша пустыня - глядеть отчаянию в лицо, но не уступать; попирать его крестным упованием; неустанно вести с ним брань. Без страха вступая в бой, мы увидим рядом с собой Христа; сложив оружие, мы так Христа и не найдем.

Природные свойства не предопределяют людей ни к святости, ни к пороку. Независимо от характера, одни идут к спасению, другие - на погибель. Научимся же смотреть на свою натуру, как на дар Божий, на талант, который умножают до тех пор, пока не вернется Царь*. Трудный у нас характер или легкий - не так уж важно. Правильно распорядившись тем, что имеем, всё подчинив добрым устремлениям, мы во многом превзойдем тех, кто служит своим задаткам, а не заставляет их служить себе.

Святой Фома Аквинский писал, что человек добр, если его радует добро, и зол, если его радует зло; человек добродетелен, если счастлив, когда живет праведно, и порочен, если услаждается грехом (Summa Theologiae, I-II, q. 34, a. 4). То, что мы любим, говорит о том, каковы мы.

Человек познается по своей кончине. Но и то, с чего он начал, говорит о многом. Если хотите знать, каков человек сейчас, посмотрите, сколько он прошел от начала и близок ли к цели. Нельзя ведь считать закоренелым грешником того, кто не любит самого греха и грешит по немощи.

Человек праведный от Бога исходит и к Нему возвращается. Бог дарует ему бытие и наделяет талантами. Взрослея, человек начинает выбирать. Конечно, на него влияют и врожденные склонности, и опыт первых лет жизни, и окружающие его люди, и события в мире, и среда. Но несмотря ни на что, он свободен.

Но свобода - это не нравственная пустота и не презрение к закону. Ни обстоятельства, ни склонности или даже страсти не отменяют ее, а лишь ставят пределы свободным проявлениям воли, придают нашей свободе конкретные очертания.

Конечно, вспыльчивый разгневается скорее, чем человек спокойного нрава. Но пока он в своем уме, он может обуздать свой порыв. Вспыльчивость - лишь черта характера; ее направляют к добру или злу, следуя расположению воли. Если человек хочет зла, то и нрав его станет орудием тьмы на погибель ближним и его душе. Если же он хочет добра, то нрав его поможет противостоять злу в себе и быть опорой тем, кто преткнулся. Мы сами решаем, чего нам хотеть - добра или зла.

Чувства иногда восстают против разума, но нелепо думать, что им вообще нет места в духовной жизни. Христианство - не стоицизм; крест Христов не разрушает человека, а освящает его целиком. Христианскую отрешенность от мира не надо путать с бесчувствием. Сколько подвижников так и не достигли святости, потому что умертвили свою человечность, не дав ей - действием благодати - свободно раскрыться во всей ее полноте.

Святой - человек совершенный, храм Святого Духа*. Он воспроизводит по-своему хоть какую-то долю совершенства, внутреннего строя и мира, присущих Человеку-Христу, Чья душа, ипостасно единая со Словом Божиим, без противоречий сочетала в себе и чистое Боговидение, и простые, глубокие человеческие чувства - любовь, жалость, печаль, радость, скорбь, негодование, изумление, тревогу, страх, утешение, мир.

Став бесчувственными, мы изменим своему предназначению и не полюбим Бога как люди. Если мы охладеем к ближнему, то и Бог не полюбит нас так, как хотел - Сердцем Человека, Иисуса, Бога и Сына Божьего, Помазанника, Христа.

Поэтому вести аскетическую жизнь надо с величайшей осторожностью, с первых же шагов дорожа своими задатками, натурой, чувством - всем, что составляет нашу человечность. Из всего этого слагается личность, а тем самым и святость, ведь свят тот, кого любовь Божия привела к полноте личного бытия и тем уподобила Творцу.

Обуздывая свои чувства, мы даем им вызреть. Жалость к себе губительна, поэтому аскеза не щадит чувств, а если щадит, то не приносит плода. По-настоящему отрекаясь от себя, мы страдаем, нуждаясь порой в самом необходимом.

Нам и должно пострадать. Усмиряя чувства, воображение, ум, волю, мы делаем их богаче и чище. Излишество притупляет восприятие, а воздержание с избытком возвращает ему силу и природную живость. Воздержание просвещает совесть и разум, помогает ясно мыслить и здраво судить, укрепляет волю; оно воспитывает и возвышает чувства. Не потому ли так бездарно порой религиозное искусство и пресно благочестивое чтиво, так сентиментальна молитва и тускла духовная жизнь, что за ними не стоят самоотречение и подвиг?

Некоторые люди в порыве героического отчаяния уходят в пустыню, где их чувств ничто не питает. Они надеются найти там Бога, но нередко терпят поражение, - ведь когда умирают чувства, умирает и всё человеческое. Из пустыни надо выходить такими, какими вышли из нее Иисус и Иоанн Предтеча, чьи чувства были глубоки, не падки на ложные посулы, испытаны в искушениях, сильны, чисты, благородны.

Духовная жизнь - это не работа ума, не мысль и, конечно же, не ощущение, когда «чувствуют», «переживают» что-нибудь «духовное», будто бы приходящее от Бога.