Томас Мертон - Внутренний опыт

В наши дни человеку со всех сторон грозит смертельная опасность, а его упорно осаждают обещаниями призрачного счастья. Нередко посулы и угроза исходят из одного источника. Ад и рай сделались категориями этой, земной жизни. В действительности каждый из нас носит их внутри себя, но сегодня они всё чаще становятся общим достоянием. И как правило мы принуждены делить с другими их ад, а не их рай.

Ибо мечта, взлелеянная в тайниках нашей души, наше «небо», оборачивается адом, как только мы пытаемся навязать её другим. Такова особенность цивилизации 20 века с её беспокойствами.

И вот в гущу этого морального и эмоционального хаоса устремились со своей вестью об утешении психологи и духовные наставники всех мастей, исполненные непоколебимого оптимизма и благих намерений. Не задумываясь (как и свойственно современному человеку) о нашей посмертной участи, они хотят устроить всё здесь и сейчас, успокоить и подбодрить нас во что бы то ни стало. Их раздражает наша маниакальная сосредоточенность на тёмных сторонах современной жизни, потому что сами они воображают, что видят её светлые стороны. В самом деле, разве человечество не продвинулось далеко вперед? Разве не растёт с каждым днём уровень нашей жизни, и человеческий удел не становится всё завиднее? Работать приходится всё меньше, а наслаждаться жизнью всё больше. А при соблюдении элементарной психологической гигиены и умеренном религиозном благочестии можно как-то приспособиться к пустоте жизни, счастливо избавленной от борьбы, жертв и усилий. Услужливые советчики хотели бы возродить в нас веру в обывательское благодушие, готовое, как по волшебству, обратить боль в наслаждение, а печаль в радость, потому что ведь есть Бог на небесах да и мир не так уж плох.

В такое время было бы бесчестно и жестоко с моей стороны уверять, что мир, радость и счастье легко обрести в созерцательной жизни – в самом суровом из духовных странствий. Чаще всего путь созерцания даже и не путь вовсе, а тот, кто им следует, в сущности, ничего не находит. Позже на этих страницах мы надеемся оправдать кажущуюся бесплодность этого поиска. А пока заметим только, что эта книга написана не для того, чтобы разрешить чьи-то проблемы и указать лёгкий выход из затруднительного положения. В лучшем случае она вселит немного уверенности в того, чьи трудности духовного порядка и потому едва ли вообще могут быть сформулированы. Один из парадоксов созерцательной жизни состоит в том, что созерцатель не «решает проблему»: он носит её в себе до тех пор, пока она не разрешится сама собой. Или пока жизнь не разрешит её за него. Обычно решение заключается в осознании, что все наши проблемы существуют постольку, поскольку мы привязаны к нашему внешнему, иллюзорному «я» и прекращают существовать вместе с ним. Отсюда другой закон созерцательной жизни: если вступаешь в неё с намерением найти созерцание или, ещё того хуже, счастье – не найдёшь ни того, ни другого. Ибо, чтобы их найти, нужно сначала в каком-то смысле от них отречься. Вернее, отречься от того ложного «я», которое ищет в созерцании «счастья» и «самореализации» (что бы это ни значило). Так как скрытое в нас духовное «я» всегда отступает перед активностью своего внешнего двойника. Оно счастливо уже тем, что оно есть, потому что его бытие укоренено в Боге.

Итак, если вы намерены «стать созерцателем», чтение этой книги для вас – пустая трата времени. Но если вы уже в какой-то мере созерцатель (неважно, знаете вы об этом или нет), вы прочтёте её, чувствуя, что она адресована именно вам и более того – что вы даже обязаны прочесть её, независимо от того, насколько это входило в ваши планы. В таком случае просто читайте ее. Не ждите плодов, они появятся задолго до того, как вы сможете их разглядеть. И помолитесь обо мне, потому что отныне мы с вами каким-то таинственным образом стали добрыми друзьями.

Это предостережение написано не для того, чтобы смутить или обескуражить читателя, но чтобы предупредить его, что книга, которую он держит в руках, не принадлежит к разряду «вдохновляющих». Она не стремится привести читателя в восторг от тех духовных возможностей, которые вместе с тем надеется перед ним открыть. Не станет напоминать никому о его невыполненном долге и наставлять, как лучше его исполнить. Не претендует на новизну и оригинальность, не ставит своей целью восстановить в правах истину, упущенную по близорукости прочих «духовных писателей». Не обещает, что можно стать существом высшего порядка, приобщившись к элите так называемых созерцателей. Не предписывает новых правил благочестия. Не поощряет пассивности, бездеятельности и бегства от повседневной жизни. Не предлагает каких-то особых психологических приёмов (хотя и они хороши на своём месте).

Самое худшее, что может случиться с человеком, и без того поделённым на дюжину отсеков, это узнать, что в нём есть ещё один, важнее прочих, и начать с особым тщанием оберегать его отдельность. Именно это происходит, когда созерцание без разбору навязывают сбитому с толку и погрязшему в развлечениях западному человеку. На Востоке люди воспитаны в иной традиции и больше предрасположены к созерцанию.

Прежде чем думать о созерцании, нужно попытаться восстановить свою природную целостность, собрать воедино осколки своего рассеянного существования и научиться жить как цельная личность, чтобы наше «я» перестало быть просто местоимением и начало означать конкретного, живого человека.

Задумайтесь как-нибудь о том, что большинство суждений о наших вкусах, поступках, желаниях, надеждах, страхах говорят о том, кого реально не существует. Часто мы говорим «я думаю», тогда как в действительности думаем не мы, а «они» – безликое, анонимное множество, проговаривающее себя через нашу маску. Нередко, говоря «я хочу», мы на деле лишь машинально оплачиваем и принимаем то, что нам навязали. Иными словами, даже наши желания, в сущности, не наши.

Кто же это «я», с которым мы себя отождествляем? Поверхностная и прагматичная психология учит нас, что если мы способны подставить к нашему местоимению имя собственное и отождествить себя с его обладателем, значит, мы уже знаем, кто мы, уже «сознаём себя личностью». Возможно, в этом есть доля правды: лучше уж называться своим именем, чем местоимением, сознавать себя индивидуальностью, чем единицей безымянного множества. Видимо, для современного человека называться именем собственным – уже достижение, способное вызвать удивление у окружающих и у него самого. Но это только начало, над которым, наверное, посмеялся бы человек древний. Ведь то, что человек знает своё имя, ещё не гарантирует, что он сознаёт скрытую под этим именем реальную личность. Напротив, имя может служить маской совершенно фиктивному персонажу, озабоченному реализацией себя в бизнесе, политике, науке или религии.