Сергей Мансуров - Очерки по истории церкви

Нетрудно заметить, что богослужения, таинства, молитвы и служение ближним составляют сердцевину всей этой жизни. Вокруг молитвы, богослужения и братского общения христиан между собою сосредотачиваются мысли Тертуллиана (см. его «О молитве», «О покаянии» и др.), когда он говорит о положительном содержании христианской жизни.

«Искание истины» в философско-богословском смысле, даже погружение в глубины Священного Писания, христианских догматов само по себе его не привлекало. «Дух исполненный Бога» для него — дух молящийся, а не дух пытливого созерцания. Идеал «гностика» был ему совершенно чужд. Карфаген продолжал дело Малой Азии, где молитву, пост и воздержание предпочитали всяким умствованиям и ухищрениям.

Характерно также изречение Тертуллиана: «Христиане (в противоположность философии. — С. М.), мыслящие только о своем спасении, ищут истины по необходимости… как сравнить, — говорит он несколько далее, — человека мудро говорящего (философа. — С. М.) с человеком мудро поступающим (христианином. — С. М.)» [243] Апология, 46. . Философа, отвлеченного искателя истины, он считает искажающим ее, христианина (конечно, истинного христианина) — всегдашним ее хранителем и обладателем. Путь к истине, путь к Богу он видит в молитве, в таинствах, в подвиге. «Торжество ума» для Тертуллиана — победа над плотью через покаяние и святые подвиги («О женских украшениях», [II,] 3). Молитва созидает дух, исполненный Бога («О молитве», 12); покаянием уравнивается в сердце путь Духу Святому («О покаянии», 2); «плоть должна питаться телом и кровию Христовою, дабы душа насытилась Богом» («О воскресении плоти», 8). «Прося у Бога хлеба насущного, — говорит Тертуллиан, — мы просим Его всегда быть участником тела Христова и пребывать с Ним неразлучно» [244] О молитве, 6. . Девство, чистое вдовство, мученичество — вот что всего ближе, по убеждению Тертуллиана, приближает христианина к его цели, ибо освобождает его от всего, что препятствует ему отдаться любви Божественной. «Все блага мира сего не иное что суть, как цепи, задерживающие полет нашей надежды» («О женских украшениях», [II], 13).

Особенно четко проступает у Тертуллиана мироощущение эпохи в оценке мученичества. Катастрофа, потеря всего с точки зрения язычества, ненужная жертва по мнению гностиков, — мученичество в глазах Тертуллиана было увенчанием жизни, освобождением и «торжеством ума», непохожим на то, которого искали гностики! Это было освобождением от всех тех условий жизни мира, которые не давали раскрыться во всей полноте христианскому мироощущению. Об этом писал Тертуллиан в своем красноречивом послании (197 г.) в тюрьму к мученикам: «Мир есть истинная темница. Вы как бы вышли из нее, а не вошли в нее… Темна ли темница ваша? Мир еще более покрыт густым мраком, ослепляющим ум. Находитесь ли вы в оковах? Мир носит тягчайшие цепи, изнуряющие душу. Заразительно ли жилище ваше? Мир преисполнен вредных испарений, несравненно несноснейших: это соблазны и распутства сладострастия. Сравнены ли вы с преступниками? Мир заключает в себе гораздо более виновных, я хочу сказать, весь род человеческий… Вы связаны путами, но вы свободны в Боге… Темница дает средства христианину находить в ней те же выгоды, какие пророки находили некогда в пустыне. Иисус Христос нередко искал уединения, чтобы иметь более свободы молиться и избегать заботы века сего. Он явил и самую славу Свою также в уединенном месте (на Фаворе )» [245] Послание мученикам, [2]. .

В этих словах Тертуллиана чувствуется приближение монашества, которое пойдет искать в уединении свободы от мира свободу от забот мира; искать в уединении славу Божию. Мысли, подобные Тертуллиановым, были во II в. общим достоянием. Если христианин был готов, если шел на мученичество не самонадеянно, а призванный волею Божией — он, по общему убеждению, обретал в мученичестве с наибольшею яркостью и полнотою то, что искал всю жизнь и что уверен был таким образом сохранить уже навеки: полноту богообщения, любовь, радость и мир. Мученики достигали этого в такой полноте и очевидности, что создался обычай, чтобы менее счастливые собратия их — «падшие», в падениях ли греховных, или падшие, отрекшиеся от веры, от страха и тяжести мучений, «обыкли, — как пишет мученикам Тертуллиан, — приходить в темницы… об испрошении мира сего для вступления в общение Церкви» [246] Там же, 1. .

И мученики, как мы видели на примере лионских, чем владели сами (миром, жизнью благодатной), «то сообщали нуждающимся, обильно проливая о них слезы пред Отцом. Они просили жизнь, и Отец давал им… Через живых оживали и мертвые» [247] Евсевий, V, 2, 6. .

Для II и отчасти III в. мученичество было источником обновления, явлением силы и победы христианства, примером и руководством. В мученичестве спадали цепи, задерживающие полет христианской надежды; человек оставался перед лицом Божиим, покинув, правда, все блага, но и всякие заботы и все ложные надежды мира сего. Тем с большею уверенностью и радостию, с большею яркостью обретал он мир и свет Божией благодати, которые в суете и шуме обычной жизни только слабо ему просвечивали, «как сквозь тусклое стекло». Как восхищенный зритель пишет об этом Тертуллиан, пишут лионцы и другие. Есть ценная возможность войти в этот мир мученической жизни, прислушиваясь к голосу самих участников этой жизни, благодаря сохранившимся запискам современницы Тертуллиана, мученицы Перпетуи. Они нам покажут лучше всяких красноречивых описаний, что наполняло сердце и жизнь мучеников и почему мученичество было средоточием и венцом христианской жизни II и III вв.

К концу II в. в римском обществе, как уже говорилось, произошел перелом в отношении к христианству. Христиан стало много, к ним прислушивались, их терпели в своей среде язычники. Немало их стало среди торговцев, чиновников, знати. Государство на это смотрело сквозь пальцы. Но всё это было в порядке частного снисхождения. Даже милости императоров Коммода и Севера были их частным домашним делом. Официально, по закону, христианам не было места в Римском государстве и в римском обществе. Префект Перенний говорил Аполлонию: «Довольно философствовать. Мы полны восхищения. Теперь, Аполлоний, вспомни этот декрет сената, который нигде не терпит христиан». Частным образом можно было и пофилософствовать в христианском духе, и сам префект не прочь был послушать. Но закон по-прежнему «нигде не терпел христиан» [248] Вернее, он их терпел, пока кто-нибудь на них не доносил суду. . И это христиане ежедневно чувствовали. Быть может, в девяти семьях муж терпел жену-христианку, но находилась десятая, где муж в раздражении на жену или польстившись на ее приданое предавал ее доносчикам и суду, и она погибала. «Этому многие женщины не хотели верить, — говорит Тертуллиан, — пока не дознали того печальным и пагубным опытом: вот что вовлекло не одну христианку в отступничество» [249] Послание к жене, II, 5. .