Михаил Иржавцев - Планета Йоргов

Имена ребят невозможно было определить: роботы перед помещением в камеру сняли с них абсолютно всё. Их стали хоронить в длинных траншеях, отмечая концы табличками с номером и указанием количества закопанных.

Лирл еще раз рассказал подробно, как хоронили на Земле. Обязательно с музыкой: предоставил записи траурных маршей старинных композиторов. Напомнил сделать объемные фотоснимки для установки в будущем памятника с бюстом над каждой могилой.

Как много столетий Гардрар не знал такого погребения. Тела умерших мудрых, даже самых выдающихся, утилизировались, как и всё прочее: здесь тоже существовала тотальная утилизация.

Для мемориального кладбища был выбран гигантский холм, на котором удалось разместить все тысячи могил. Машины-роботы быстро отрыли их и установили у каждой табличку с именем и датой рождения.

Хоронили на следующий день. Ракетопланы беспрерывно доставляли тела, и ждавшая каждое группа укладывала их на покрытые белой тканью носилки, поднимала их на плечи и под звуки непрерывно звучавших траурных маршей медленно поднимались на холм. Ставили на вынутую из могилу землю и ждали остальных.

Шла трансляция: весь Гардрар смотрел, как их несли и несли — немало часов. От непревычных звуков щемило почему-то сердце и слёзы невольно текли из глаз.

Музыка смолкла, когла последняя группа поставила ношу возле могилы. Зазвучала речь Конбра:

— Склоним головы перед этими молодыми, которые предпочли героически умереть в бою с надеждой победить участи покорных жертв. Отдавших жизнь, чтобы прекратить бесконечные убийства таких, как они, совершавшиеся во имя ложно понятой цели, якобы единственно оправдывающей существование мудрой жизни во вселенной. Погибнув, подарили нам победу.

И теперь очередь за нами — теми, кто больше может уже не бояться, что в какой-то день его беспрепятственно убьют. Теперь мы должны победить: иначе их смерть окажется напрасной.

Кого же, спрашивается? Себя: таких, как мы есть. Свергнутый порядок, при котором мы существовали, внутренне влиял и на и нас. И в результате такие, как мы есть — с нашим эгоизмом, стремлением превосходства над другими, мы во многом сами не совсем отличаемся от тех, кого победили они. Враг того хорошего, что мы ждём получить, затаился внутри нас: если не уничтожить его, он может опять привести к свергнутому сейчас.

Эта бескровная борьба с самим собой может оказаться еще более трудной. И более длительной тоже.

В первую очередь придется избавиться вырабатывающейся с малых лет привычки относиться ко всем окружающим взаимно враждебно. Привыкнуть к иному: дружелюбию, чувству необходимости другим, уважению друг друга. Искоренить в себе зависть к чужим успехам. Не таить мысли в себе, опасаясь, что ими могут воспользоваться, чтобы опередить тебя. Научиться стремлению помогать друг другу.

Ведь вы не могли расти иными. Каждый чуть ли не с самого начала мог рассчитывать исключительно на одного себя среди других таких же. В постоянной готовности в любую минуту оборонять себя от жестокости окружающих: как самих детей, так и ваших педагогов.

Ведь система делала педагогами неполных мудрых — помимо их желания, и они не могли любить порученную им работу. Лишь отдельные смогли найти в ней призвание: их ученики только могли ощущать заботу о себе и даже любовь.

Мы сделаем, чтобы теперь, когда с отменой отбраковки все станут равны в положении, ими могли стать только те, которые сами выберут для себя это занятие. Но из них к ней допущены будут лишь, кто докажет, что способен по-настоящему любить своих учеников.

В будущем дети будут окружены окружены не только их любовью. Как когда-то давно у нас на Гардраре и сейчас на Земле, дети не будут общими — фактически, ничьими: будут рождаться в семьях, образованных людхой и людхом. Это будут их дети: самое дорогое для них — они будут окружены их любовью с самого рождения. Они — родители его — уже никогда не позволят причинить ему вред: никакая отбраковку уже не будет возможна.

Откуда взялась она — эта отбраковка? Когда кто-то стал уступать в своих умственных способностях достигшим высокого уровня роботам с искусственным интеллектом, сочли допустимым отбраковывать их, превращая в примитивов. Потом стали предпочитать лишь потомство самих примитивов как более качественное, а отбракованное потомство превосходящих становящихся всё совершенней роботов не сочли больше нужным оставлять живыми.

Отделение примитивов от интеллектуалов и явилось отправным моментом созданного порядка. Оно — это разделение необходимо будет уничтожить на нашей планете вместе с отбраковкой. Навсегда.

Нам надо будет возродиться и духовно. Вернуть то, что мы утеряли: искусство — музыку, в том числе. То, что напомнили нам земляне, но о чем мой друг, убитый Децемвиратом, историк Лим нашел упоминания в древних архивах еще до их прилета. Всем должно быть понятно, насколько оно прекрасно, как очищает, заставляет чувствовать глубоко: я видел, как не могли вы сдержать слёз, слушая музыку, с которой мы провожаем наших героев.

За время, когда пришлось им скрываться в убежищах, объединенные общей высокой целью, прошли они часть того пути, который предстоит пройти нам. И мы пройдем его уже до конца.

Хороня их, мы должны твердо пообещать, что сделаем всё, чтобы осуществить всё, ради чего отдали они свою жизнь. Будем помнить их и сделаем, чтобы память о них сохранилась навечно.

Сейчас над телами их каждый пусть молча произнесет это обещание и собственные прощальные слова.

И снова звучала музыка, похожая на сдавленное рыдание. Тела завернули в белую ткань и опустили в могилы.

Принесшие их бросили туда по горсти земли и присоединились к длинной цепи остальных, чтобы бросить в другие могилы. Роботы стояли наготове, чтобы завершить погребение, но людхи делали всё сами. Вертолеты, зависнув над кладбищем и устроив дождь темно-красных цветов, укрыли ими могилы.

В бывшем домике Лима жил теперь Конбр с дочерью, Валж и Марком. В другом, построенном рядом, поселились Горгл с Сиглл: Валж настояла, чтобы они жили рядом, и она могла присматривать за их ребенком.

— Она разве понимает, как обращаться с ребенком? Молодая же еще, — потребовала она. Но разве Сиглл с ней когда-нибудь спорила? Понимала сама, что Валж знает, а она нет — и слушалась беспрекословно.

И не только она: Маркд тоже. Когда говорила:

— Марык, иди есть, — не отговаривался, что срочно занят сейчас. Ведь чем-то её забота напоминала мамину, которой, оказалось, не хватало.

Не только он испытывал потребность в этом: и все его бывшие гвардейцы, которых опекала Валж, пока они жили в убежище. При любой возможности прилетали навестить своего командира и её: она радостно встречала их. И маленькая Цангл, которая уже могла ползать и стоять, узнавала и протягивала к ним ручки.